Стефания Вишняк - Испекли мы каравай… Роман

Самым ярким и счастливым воспоминанием из Олькиного детства в Атбасаре был день, когда отцу довелось возить по целине корреспондента из республиканской газеты, дядю Валеру. Сначала отец заехал домой в надежде перекусить и, конечно же, угостить представителя СМИ, но ни мамы, ни крошки хлеба в доме не оказалось. Разгневанному главе семейства ничего не оставалось, как выругаться и, остервенело хлопнув дверцей своего «ГАЗика», вместе с гостем покинуть дом. Дети тут же отчаянно заголосили в четыре глотки, искренне полагая, что отец, а тем более, такой красивый и опрятно одетый гость, больше никогда сюда не придут. Рев в избе стоял до самого их возвращения, да не с пустыми руками, а с мороженым в вафельном стаканчике и сногсшибательными подарками: Аньке дядя Валера самолично вручил настоящую куклу, Тольке – бежевый войлочный мячик, Олька получила крохотного, едва помещавшегося на ее ладошке, пластмассового беленького зайчика, а годовалому Павлику досталась плитка гематогена в красивой обёртке с нарисованным на ней медведем. Пока отец чистил селедку и отваривал картошку, дети в знак благодарности рассказали дяде Валере все стихи, которые только знали. Дядя Валера тогда их всех за это похвалил, а Тольке выразил особое восхищение за то, что тот почти мгновенно отгадал загадку про «А» и «Б», которые сидели на трубе.

В тот день их счастью, казалось, не было предела: ведь у них никогда еще не было игрушек – они и не подозревали, что детям, вообще-то, такое полагается, ибо в их семье не было принято позволять себе столь непозволительную роскошь. Потому-то Ольке и в голову не пришло, что пластмассовый зайчик с трогательными глазками-бусинками – игрушка, а не живое существо.

Увы, радость этого дивного, несказанно-негаданного события была омрачена уже на следующее утро.

Разбудил Ольку доносившийся из-за перегородки голос мамы:

– …Та я ж говорю вам, шо сожгла их тока шо у печке! Эх, как они потрескивали – тока «тр-ресь, тр-ресь»! Особенно кукла! Она ж вся опилками была понабита! – явно насмехаясь, говорила она.

Не обнаружив зайчика в постели, Олька, было, спохватилась, но какое-то мгновение еще надеялась, что мама просто шутит со старшими, и, робко подойдя к ней, подняв огромные страдающие глаза, спросила:

– Мам… А-а-а… мой зайчик где, м-м?

– А ну, мотай отсюдава! Не путайся ты-то хоть тут под ногами! – вскрикнула мама, оттолкнув младшую и, надевая фуфайку, с ухмылкой торжествующего инквизитора добавила. – И зайчик твой тока и запищал!

Слезы слепили ей глаза, сердце разрывалось от горя, прежде ей неведомого – ведь у нее никогда еще не бывало ничего своего, о чем стоило бы горевать:

– Ему же… Да ему же… больно.. было, ма… – и, не в силах более сдерживаться, Олька расплакалась, щедро орошая бархатистую поверхность своих щек.

– А мне, думаешь, не больно было, када… када ваш жеш любименький ба-атя полночи меня шпынял за вас же паразитов?! Вы-то спа-али, а меня пошти всю ноченьку мутузил! Почему вчера воды не натаскали в бак, га?! Дома ни капли воды, а им – этой дурнатой – игрушками им играть понадобилося… А я за их, паразитов, стока тумаков понаполучала!..

Когда они подняли жуткий рев сначала в три голоса, затем за компанию присоединился и Павлик, нервы разгневанной мамы сдали окончательно:

– Та шоб вы все пов ыздыхали!! – отчаянно вскрикнула она, и, с силой хлопнув дверью, ушла на работу.

Ольку трясло и колотило крупной дрожью, боль казалась невыносимой, а перед глазами только и знали – мелькали полыхающие в печке ни в чем не повинные, зовущие на помощь игрушки… И Анькина кукла… И Толькин мячик… И ее зайчик… И она содрогалась, вспоминая распухшее, такое жалкое и одновременно хищное лицо мамы с почти что черным синяком под глазом…

После внезапного и безжалостного акта аутодафе они, еще не до конца пережив трагедию, продолжали понуро слоняться по избе, а в солнечную погоду, вечно чумазые, угрюмые, словно зверьки у норы, копошились у своей калитки.

И немало еще времени пройдет, пока не притупится боль от столь горькой утраты. Долгие месяцы Олька тосковала по зайчику, скорбела по кукле и мячику и часто горько плакала, а старшие, как могли, успокаивали ее:

– Не ной! И без тебя тошно! – говорила сестра.

– Точно! Разнылась, как маленькая! Их всех теперь все равно не вернешь… – резонно замечал Толик.

А она, размазывая по чумазым щекам слезы, рыдала только горше:

– Да им же бо-ольно бы-ыло… М-аа-аа-аа…

Давным-давно, еще прошлой зимой, пока родители были на работе, а маленький Павлик мирно спал, в честь начавшихся у Аньки зимних каникул, старшие отправились на речку и взяли с собой Ольку, потому что она, на их взгляд, вела себя в тот день лучше некуда, не ныла и была, в общем-то, пай-девочкой.

Вместе с детворой они съезжали на чьих-то огромных самодельных санках с высокого крутого берега по установленной их хозяином очереди. Когда настал Олькин черед, уже с самого начала непослушные полозья под ней заюлили и, на бешеной скорости скатившись к реке, врезались в прорубь. Слетев с санок, она покатилась на животе, сдирая голые ладошки о шершавый лед, и вскоре угодила в другую, оказавшуюся на пути лунку…

Спас ее тогда обычный с виду мальчик лет двенадцати. Разве что уши его шапки-ушанки были завязаны не на макушке, как у других ребят, а почему-то сзади – на шее. Вытащив Ольку из проруби, мальчишка, в самом прямом смысле мгновенно исчез – не просто растворился в толпе детей, а совсем пропал, словно провалился сквозь землю, точнее – сквозь лед…

Родителям об этом приключении они договорились не рассказывать, потому как гарантии, что те отпустят их на речку в следующий раз, у них не было.

Мокрую Олькину одежду Анька с Толькой отжали, как только могли и закинули на верх «голландки», но сухой в доме не нашлось, потому как таковая, по сути, отсутствовала. Так, голышом, укутавшись в свое зеленое одеяло с обглоданным уголком, Олька сидела на топчане и долго не могла согреться, а когда она начала стучать зубами и икать, все ее окружили и сами смеялись до икоты, пока не пришла мама:

– А че это так холодно у хати? Опять дверь нараспашку была, га? Канешна, вон плита уже, как лед. Шо топила утром, шо не топила, ети вашу мать. Несите дровишки та уголь, быстренько! – распорядилась она, принявшись выгребать из печи золу.

– Ма, а зачем вы на работу ходили, а? – выпалила Анька первое, что пришло на ум – Ведь каникулы же…

– А хто за вами будет тот срач убирать, после той чёртовой Ёлки?! Дед Мороз?

– А-а…

– Бэ-э! Сёдня, вон, вапще всех учителей повызывали: пацан с пятого класса в проруби утонул…

– Как утонул? Прямо насмерть?! – спросил ошарашенный новостью Толька.