Павел Сурков - Происшествия в Токио. Драматургия

Анастасия. Вы, значит, тоже нас охраняете?

Гаврила. Это уж завсегда, это неизменно. Охраняю, да. И вас, и не вас.

Анастасия. И родителей? И сестер? И Алексея?

Гаврила. Да всех, всех охраняю, милочка.

Анастасия. Плохо охраняете.

Гаврила. Это отчего же?

Анастасия. Да воруют ваши охранники-то! Вон, при прежнем коменданте все воровали!

Гаврила. Ну, так то – при прежнем. Вон, новый пришел.

Мария. Ну а новый-то чем лучше прежнего?

Гаврила. Это вы верно подметили, Мария Николаевна, в самую точку, так сказать. Что новый, что старый, что прежний, что нынешний – разница невелика, если в суть людскую не смотреть…

Мария. Прежнему никуда смотреть не надо было – достаточно понюхать его и все. Нынешний хотя бы не пьет и другим запрещает.

Гаврила. Думаете, в этом все дело? Человек хороший, раз не пьет?

Мария. Если бы только так и можно было отличить плохих людей от хороших…

Гаврила. Верно. Все верно. Не отличить. Так – не отличить. Есть для этого совсем иное средство. О другим поступкам будут судить, да уже, наверное, не мы.

Анастасия. А кто?

Гаврила. Кто-то другой, кто будет после нас… После вас…

Анастасия. Как это – после нас? Это когда мы умрем? Когда нас не будет?

Гаврила( пожимает плечами ). Может, и так…

Анастасия. И когда это случится?

Гаврила( пристально смотрит на нее ). А вам так хочется это знать, Анастасия Николаевна? Вам действительно хочется знать свою судьбу, свой день и час?

Анастасия. Но я и так знаю, что он еще не скоро наступит!

Гаврила. Это откуда же такая уверенность?

Анастасия. Мне всего семнадцать!

Мария( Гавриле ). А что это вы с нами решили про судьбу поговорить?

Гаврила. Я-то? Да так, просто… Ох, девоньки, порой заболтаешься и такую чушь начинаешь городить – вы уж простите старика.

Анастасия. Да мы и не обижаемся.

Гаврила. Ну вот и хорошо, вот и славно, вот и ладушки… А теперь – бегите, бегите, скоро обед… А я пока вот тут, вот туточки посижу…

Анастасия. До свиданья ( делает легкий книксен и убегает ).

Мария. До свиданья ( тоже приседает и идет вслед за Анастасией ).

Гаврила. Мария…

Мария( обернувшись ). Что такое?

Гаврила( его голос меняется, от старческого дребезжания не осталось и следа ). А если бы я взаправду сказал, что могу увидеть вашу судьбу – поверили бы? Захотели бы узнать?

Мария. Поверила бы? Да я и так вам верю. Чего только не бывает на свете, какие только чудеса Господь не сотворяет. А знать? Нет, пожалуй, что не хочу.

Гаврила. Это правильно. Тем более, что испытания вам предстоят суровые. Не могу не сказать – должен: просто знайте, что за всякой болью и страхом всегда есть свет и надежда. Вот то, что вы должны знать, Мария Николаевна, верьте этому и помните мои слова.

Мария. Я запомню.

Гаврила. Хорошо ( улыбается, кивает ).

( Затемнение )

Боткин. Я согласен с вами, государь, на первый взгляд этот новый комендант производит впечатление порядочного человека. Во всяком случае, куда более порядочного, чем этот пьяница Авдеев, его предшественник…

Николай. Евгений Сергеевич, я же просил вас не употреблять титула, который мне уже не принадлежит. Государя больше нет, перед вами – Николай Романов… В целом, даже и не знаю, кто такой… Помните перепись? Там, в опросном листе, был один пункт – я его запомнил: «Главный промысел, занятие, ремесло, должность или служба». Знаете, что я написал в этом пункте?

Боткин. Нет, госу… Николай Александрович.

Николай( одобрительно ). Вот, так-то звучит и лучше, и честнее… так вот, Евгений Сергеевич, написал я в этом пункте, ничтоже сумняшеся, «хозяин земли русской». Да-да, прямо так и написал. А сейчас – оглядываюсь в те дни и понимаю, насколько я был юн, прост и наивен. Хозяин земли русской… Мне досталась земля, которую я не смог сберечь! И что мы получили? Тесные комнаты в полтора окна, тяжкий крест, который должен влачить я, как государь, что не справился, что не сдюжил, а влачит его вместо этого моя семья… Евгений Сергеевич, вы думаете, что я чего-то боюсь?

Боткин. И в мыслях такого не держал, Николай Александрович!

Николай. Нет, я ничего не боюсь, вообще ничего – ни смерти, ни позора, ни бедности… Приму любую судьбу – я ее заслужил, я достоин ее, но при чем тут они? Аликс, дети, они же никому ничего плохого не сделали, а принимают все эти муки наравне со мной – и сделать с этим я ровным счетом не могу ничего…

Боткин. Они – ваши дети, госуд… Николай Александрович. Они достойны своего отца, и я просто поражен, сколько сил в этих юных людях, с каким достоинством они переносят все тяготы…

Николай. Да-да, конечно… Вот только от понимания этого никому не становится легче. А самое страшное во всей этой ситуации – это осознание безысходности и обреченности. Понимаете, Евгений Сергеевич, когда Рузский тогда пришел ко мне за текстом отречения – я даже некоторым образом успокоился, вздохнул свободно, словно гора с плеч свалилась. Мишель ведь с самого рождения был куда более годен для престола, нежели я – и отец его больше любил, и играл с ним не переставая… Но все остальное… Для всего остальное, с первого взгляда, был создан я – наследник цесаревич, старший сын. Сын, которого его собственный отец не желал видеть наследником.

Боткин. Но никто не отменял права престолонаследия. Увы, есть вещи, которые намного выше нас, больше нас, главнее нас… И наш долг – принять это со смирением.

Николай. Легко говорить про смирение – так как легко это смирение понять. И есть еще искус – есть то, что посылается нам для испытания нашей крепости, наших сил. Я, признаюсь вам, Евгений Сергеевич, очень долго надеялся, что народ – те люди, для которых я жил, ради которых каждое утро просыпался и чьими судьбами жил – я не верил, что эти люди могут отречься от своего государя.

Боткин. Но, простите меня, Николай Александрович, от государя можно очень легко отречься – если знать, что до этого государь отрекся от тебя.

Николай. Но я не отрекался от людей. Я отрекался от собственной власти – а сделал я это именно ради них, ради страны…

Боткин. И вы ждали, что люди оценят это?