Сергей Шишков - Прости меня, мама. Роман

Иван запомнил эту молитву почти полностью, а в устах матушки она была особенно певучей:

– О пречистая Богомати, Всецарице! Услыши многоболезненное воздыхание наше пред иконою твоею, посмотри на чад Твоих ко святому образу Твоему с верою припадающих.

Ивану показалось, что матушка слова не произносила, а пела тонким, чистым и трогательным голосом, пронизывая всё подземелье и глубоко затрагивая этим геологов.

– Яко птица крылом покрывает птенцов своих, тако и Ты ныне покрой нас многоцелебным Твоим омофором. Тамо, где же надежда исчезает, несомненною надеждою буди. Тамо, где же лютыя скорби превозмогают, терпением и ослабою явися. Тамо, где же мрак отчаяния в души вселися, да воссияет неизреченный свет Божества! Малодушных утеши, немощных укрепи, ожесточённым сердцам умягчение и просвещение даруй, исцели болящих людей твоих, о, всемилостивая Царица! Ум и руки, врачующие нас, благослови! Яко живой, мы молимся пред иконою Твоею, о, Владычице! Протяни руки Твои, наполненные исцелением, дай скорбящим радости и утешение. Чудотворную помощь скоро получив, прославляем Тебя и Живоначальную и Нераздельную Троицу, Отца и Сына и Святаго Духа, во веки веков. Аминь.

Казалось, что её молитвенное слово отдавалось эхом, пронизывало мозг и душу стоявших рядом с ней людей. Все геологи, слушая молитву, крестились и стояли в молчании.

Закончив молитву, матушка, оставив свечу перед иконой, не говоря ни слова, зажгла новую и пошла далее.

Иван подумал:

– Сколько доброты и света было заложено в этой молитве, и какими мудрыми были эти киевские монахи, сумевшие достичь понимания того, что в подземелье молитва воспринимается с особой силой, а слух заостряется настолько, что память улавливает даже самые загадочные молитвенные слова.

Вновь пошли по тёмному длинному коридору, пока не дошли до широкой площадки, где она вновь остановилась и сказала:

– Да, монахи были святыми подвижниками. Они пребывали здесь годами, и в своих холодных кельях на выступах-лежанках отдыхали и усердно молились, вымаливая у Бога мир и спасение живущим, прощение грехов и жизнь вечную. Молились они о житейских нуждах, о том, чтобы дождь пошёл вовремя, чтобы урожай был хороший, чтобы пожара не было, молнией не убило. Просили об избавлении от междоусобной брани, от нашествия врагов, от болезней. Добрая слава о трудолюбивых монахах и иноках разносилась по всей округе.

На некоторое время она замолчала, словно проверяя геологов, воспринимают ли они её слова.

Через некоторое время она продолжила:

– Они оставались жить в монастыре, становясь настоящими подвижниками, самим Богом призванными. К настоятелю обращались и миряне с просьбами принять их в монастырь, но брал он далеко не всех. Тем же, кого брал, ставил три условия: первое – всякое дело делать пред очами Божьими, второе – развить в себе братолюбие и равную ко всем любовь, и третье – совершать послушания с отвержением воли своей. Не все и не сразу понимали назначение этих поучений, но мудрые люди разумели их.

А далее она стала рассказывать историю об искуплении грехов своих старцем Никитой, уроженцем села Холки.

Она говорила о том, что спустя столетие после закрытия монастыря, уже мало кто помнил о былых монашеских подвигах, о святости и намоленности этого места. Об этом решил напомнить своим односельчанам на шестом десятке своей жизни Никита Бычков.

Матушка говорила о своём земляке как о человеке бескорыстном и честном, нашедший свой путь к богу через аскетический образ жизни.

Похоронив в возрасте пятидесяти четырёх лет свою жену, он тяжело пережил утрату. Когда горе постепенно начало забываться, Никита все чаще стал задумываться о загробной жизни, критически оценивая прожитые годы. Эти раздумья привели его к осознанию греховности души. Чтобы искупить грех, он вырыл себе землянку, а потом от неё начал рыть ход к монастырю. Орудиями труда Никиты были лопата, кирка и ведро. Куски и крошки мела он выносил в старицу, высохшее русло речки, находившееся недалеко от входа в подземелье.

– С какими добрыми делами приду я на ответ к Богу? Как дам отчёт о полученных от Него талантах? – размышлял он.

После того, как родной сын Герасим выпроводил отца из дому, тот окончательно поселился в землянке, в которой провёл тридцать лет, питаясь подаяниями односельчан. Смерть застала его на восемьдесят четвёртом году жизни в своей землянке, – подвела итог своего рассказа матушка и повела всех коридором, выкопанным старцем Никитой, к выходу из подземелья.

Выйдя на свет, она взглянула на небо и сказала:

– Я прощаюсь с вами, утро вечера мудренее, завтра обещает быть светлым. Оставьте всё, как было, меня не ждите, спокойной ночи.

Солнце уже зашло за горизонт, стало смеркаться. Все молча потянулись наверх, к своему ночлегу.

Иван долго не мог уснуть, представляя себе все встречи этого дня. Какое-то внутреннее противоречие раздирало его сознание. Красота мыслей монаха Власия и монашки Анастасии проникли в самое сердце, там было всё чисто и бескорыстно. Их чувства были с теми подвижниками, которые давно ушли из жизни, им откликался их зов.

И всё же, было такое ощущение, что они стеснялись людей, им было неуютно с ними, что в церкви и пещере они чувствовали себя намного свободнее.

Мысли Ивана постепенно сменились сладкими сновидениями, с которыми он и вступил в новый день.

Встав раньше всех, он вышел из келий и отправился к собору, стоявшему над молельней подземного монастыря. Впереди открывалась деревня, за которой извилистой лентой вдаль уходила река.

Раннее утро навевало ему мысли о дороге, начало которой теперь исходило от этой маленькой деревни Холки, в которой жила матушка Анастасия.

Пристально вглядываясь в заречные земли, он вновь увидел орлана, взметнувшегося в небо. Там над зубчатой линией леса возвышалась старая лиственница с обломанной кроной, откуда вылетела птица. Макушку дерева увенчивало громадное гнездо. Казалось, любая буря, самый свирепый ураган бессильны были сокрушить и сбросить вниз это массивное сооружение. Далеко видимое, гнездо на фоне белёсого неба служило прекрасным ориентиром.

Были видны и несколько других гнёзд, построенных птицами рядом на соседних деревьях. Внимательно всмотревшись в очертания деревьев, на одном из них он увидел ещё одного неподвижно сидящего с царственной осанкой орлана. Его фигура отчётливо выделялась на корявой ветви дерева. Ни малейшим движением, ни криком не нарушил он торжественной тишины.

– Должно быть всю ночь, как вырезанное из дерева изваяние, просидел он на своём троне, – сказал сам себе Иван.

И вдруг эта огромная птица, а вслед за ней и другая единым взмахом рванулись и поднялись в воздух.