Сергей Колчин - Каталка

© Сергей Колчин, 2018

ISBN 978-5-4493-5755-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Guten Tag, дамы и господа. How do you do! Se porter bien. Здрасте. Позвольте представиться. Я – обычная каталка, BIG ID: 2519, артикул 5019С0103, изготовлена в Германии, в городе Франкфурт-на-Майне, что на земле Гессен. Усовершенствованная, раскладная, со стопором. Матрас кожаный. Das ist fantastisch, одним словом.

И пусть я волей злого рока оказалась в России, но никто не посмеет назвать меня Иваном, не помнящим родства. Немкой смастерили, немкой и в переплавку пойду. Впрочем, не разговаривают со мной, ведь неодушевленная я, из неживой материи вся из себя. Да и национальность моя светлому народу-богоносцу здешнему по барабану. Ему вообще почти все до фени (феня, кто еще не знает, – это русский язык вспомогательный).

Разве могла я представить даже в самом кошмарном сне, что окажусь в захудалом районном центре холодной России? Святая простота! Да хуже – Ingénue. Неприснившийся сон стал явью. Продала меня ни за понюх табака немчура проклятая в провинцию, хуже некуда. Из культурных учреждений – парикмахерская, баня и стрипбар. Отправила на погибель мою, словно я Паулюс какой, или даже Гудериан. А ведь я вкалывала на нее, недобитую, не за страх, а за совесть. Без малого два года жила я in Deutschland, как у Христа за пазухой. Клиника, куда меня с фабрики поставили, была чистая-пречистая, кругом все в белом, вежливые, что персонал, что пациенты. Данке щён, битте шён. Возить больных – одно удовольствие. Только мысли у них скучные – все о деньгах, да страховке, и чтоб дом был не хуже, чем у Гансов.

Вы, конечно, удивляетесь, откуда мне их иностранные мысли ведомы, но, минутку терпения, и все прояснится.

Пока лишь признаюсь, что «обычной» я себя из лишней скромности назвала. В отличие от большинства людей, я мыслю, и, как сказал старина Декарт, следовательно, существую. И еще кое-что умею, что Homo sapiens вовсе неподвластно. Но об этом потом. Хотя почему потом? Morgen, morgen, nur nicht heute, sagen alle faulleute. Как говорят аборигены, не тяни кота за хвост.

Примерно через месяц после поставки in Russian определили меня на работу в ведомственную больницу для ветеранов общества политкаторжан и жертв космополитизма.

Интересное местечко, доложу вам. Тупиковый проезд, дом 13. Там принципа «не навреди» придерживались буквально. Днями к больным не прикасались. Noli nocere. Умрет – не судьба, выкарабкается – доктору от родни благодарность конвертируемая. Живи – не хочу. А больные, неблагодарные, в основном не хотели. Преставлялись часто, бывало, что и коллективно, ячейками – по двое, по трое. Когда их под простынями вывозили, то в радиорубке цинично заводили «Генералов песчаных карьеров» в исполнении группы «Несчастный случай», и вослед жалобно неслось: «Зачем так рано ты ушла от нас…».

В этой первой моей русской больнице ремонт не делали никогда. Полы обшарпанные, стены облупленные, сквозь пыль оконных стекол видно только небо серое, грязное, да трубы широкие, дымные. Думала тогда, капут мне полный настал, здесь же одни тяжелые, не навозишься.

Поневоле вспоминала немецкую клинику. В ней коридоры длинные, светлые. Некоторые больные на всякий случай пульс проверяли.

Но вернемся к нашим баранам. Итак, представьте себе, в первый же трудовой день после моей вынужденной иммиграции, после моего, прямо скажем, выдворения aus lieber Fatherland, навестила своего старика старуха. Домашним побаловать решила. Обыкновенная такая старушенция. Морщинистая, ворчливая, в кофте вязаной с дырочкой на локте. Потные от варежек ладони. Она их об меня вытерла.

С тех пор открылся у меня дар: про того, кто до меня дотронется, или даже мимолетно коснется, все обсказать могу. И о прошлом его, и о будущем. Иной хорохорится, шутками-прибаутками отгораживается, а я уж знаю – отгулялся, сердешный, отшутился. Отлюбил. Могу с точностью до минуты определить, когда отойдет касатик. А другой вскорости в кому впадет, а у меня на душе легко, вижу, оправится, еще детишек понянчит и в люди выведет.

И про потаенное самое ведаю, и про то, в чем себе не признаются. А уж болячки любые автоматом диагностирую. На уровне подсознания. Даже у мух, что на меня садятся. И у моли. Ну, с той вообще все понятно, она в аплодисментах вся. Те ее сразу от всех неприятностей вылечивают.

И прошлое мое немецкое иначе вывернулось. Всех фрицев, что на родине поперевозила, до самого их нутра прочувствовала.

Ей-ей, не вру. Зуб дала бы, если бы зубы были у меня.

Вот только за старушенцию ту вовсе ничего сказать не могу. Сплошная туманность Андромеды. А ведь она, когда из поликлиники ногами шаркала, еще и зыркнула на меня с усмешкой, злыдня старорежимная.

Кроме ясновидения у меня вдруг в лексиконе появились словечки просторечивые, прибаутки деревенские какие-то откуда-то. Нет-нет, да и вставляю их, ничтоже сумняшеся, в мысли свои забубенные, язык засоряю.

Так что могу я много больше, чем Homo erectus какой-нибудь. Вот только, что половой способностью обделена, не хватает мне ее. Я ведь детишек люблю. Не могу, прям как.

К счастью своему мимолетному, среди маразматиков я ненадолго задержалась. Одна сердобольная посетительница из соцзащиты шмякнулась на ступеньках, да так удачно, что сломала шейку бедра. Ее на меня (как будто медом у меня намазано где!) и отгрузили в травматический пункт. Обратно меня не забрали. Похоже, здесь не известно слово «инвентаризация».

Работы прибавилось стократ, зато у новых больных мысли всяческие, отнюдь не ветеранские. Мне только того и надо, я ж любопытна, не знаю как, хуже Евы Адамовой. Раскрою вам, так и быть, одну тайну, не врачебная она, так что можно. Много неприличного в головах накопилось. Если бы у меня щеки были, сгорели бы они уже после первой пациентки, что по пьянке руки-ноги поломала. Такие образы у нее в голове, такие размеры! И все о том органе, который не ломается вовсе, который бесстыдница мечтает поскорее к себе приспособить. Короче, неприличность одна, блуд и паскудство. А еще один, фиолетовыми татуировками изрисованный, на таком языке думал, что я только предлоги русские уловила, да парочку артиклей определенных, чисто конкретных таких. Наверное, это был эсперанто, а то и того хуже.

Хотите верьте, хотите нет, но понаслушалась в травмопункте я всякого, и в местном языке изрядно поднаторела.

Хоть я и патриотка понятно какой страны, но вынуждена была признать, что русский язык значительно богаче всех тех, с коими сталкиваться приходилось, я бы сказала – многогранней.

Доказательства? Извольте! Вот, к примеру, близкое нам, немецким каталкам, слово умирать.