Олег Жданов - Паранормальная лингвистика. Роман о сверхвозможностях, любви и верности

– ФСБ. Наша организация с некоторых пор называется ФСБ.

– Что ж, мудрое решение. Но поверьте мне, после переименования предмет или явление не всегда сразу приобретают новые свойства. Потому прошу извинить меня, если я буду употреблять более привычную аббревиатуру. Да и методология, насколько я мог заметить, у вас прежняя.

Заговорил Чеканкин, прежде молчавший, наблюдавший за всем этим со стороны.

– Оный, а чего вы, собственно, добиваетесь? Какие ваши цели?

Митя некоторое время обдумывал слова Чеканкина, улыбнулся:

– Сдается мне, вы деловой человек! Я даже не могу сейчас с уверенностью сказать, с кем из вас мне более неприятно иметь дело – с этим товарищем или с деловым господином, вроде вас.

Чеканкин нахмурился, Хамитов сжал кулаки, но съежился. Зачем Оный с самого начала обозначил свое отношение к ним как негативное? Дмитрий продолжал:

– Какая может быть цель? Пройти некий путь до конца, убедиться в правильности гипотез, то есть пути… Не знаю. В науке настолько хороши и интересны средства, что цель часто условна и обозначается набором традиционных символов.

– Простите, но ученые, как правило, говорят хором, что их цель – помочь людям… – вмешалась Анна. Этот разговор ее волновал каким-то странным образом.

Дмитрий обрадовался реплике Анны.

– Конечно, в этом смысле – да. Не будут же ученые говорить, что их цель – прикрыть собственную наготу (в научном смысле), так бы они попросту стрелялись (и стреляются во множестве). Цель у науки та же, что и у Бога: одолеть темное, возвысить светлое. У науки есть свои ангелы, есть и бесы.

– А вы кто?

– Я – абсолютный ангел. Белее меня только Фантазия. Но если найдется ученый, который заявит о себе такое же, не верьте ему. Он – шарлатан.

Митя улыбался.

Но Чеканкина не интересовала лирика, в отличие от Анны Петровой. Он сформулировал вопрос четко.

– А над какой темой вы работаете? Как объяснить ваши… выкрутасы этой ночью?

– Я пока не могу ответить на этот вопрос. И не потому, что это тайна. Просто это пока нескромно. В научном мире так непринято. Реклама, как оказалось, разрушает науку. Когда я пойму, что есть доказанные знания, общие положения, я выступлю. Теперь еще рано, извините.

– А фокусы? То есть вознесение?

– О, меня более обрадовал факт удачного приземления!

– Подождите, вы нас шокировали. Вы хотите сейчас выйти отсюда?

– Да.

– Мы отпустим вас, наверное. Вы обещаете более не заниматься этим?

– Чем?

– Хм… Не летать. Не разрушать устойчивый миропорядок.

– Не такой уж он устойчивый, – Оный рассмеялся снова.

– Хотя бы не смущайте обывателей, не возноситесь прилюдно…

– Хорошо.

– Вы пока еще посидите там, нам надо посовещаться.

Дмитрий все время улыбался. Господа-товарищи явно не знали, как себя вести в ситуации с ним. Его не за что было держать в подвале, в камере, но он им казался опасным.

– Вы с самого начала выбрали неправильный метод познания. К чему было действовать так нелепо: извлекать объект исследования из среды, наблюдать его в закрытой лаборатории, – Дмитрий смеялся уже дерзко. – Что за манера хватать среди ночи, сажать в камеру… Так и до пыток недалеко, господа. А вам и предъявить мне нечего. Впрочем, мне самому интересно, как выпутываться вы станете. Я подожду.

И конвоир отвел Оного в камеру.

Да, он зачем-то дерзил и «нарывался». «Почему он решил, что мы будем играть по его правилам? У него есть охранные грамоты? Он подстраховался? Надо встретиться с сестрой. Ее информация может иметь ключевое значение теперь», – так рассуждал Чеканкин.

– Вот теперь сидите здесь и думайте, что нам делать. Я поехал на встречу с агентом.

Так Чеканкин сел в автомобиль и позвонил:

– Доброе утро, Мария. Нам нужно встретиться. Сейчас.

Конечно же, Митя при задержании не мог видеть сестру в автомобиле Чеканкина. Это было пророчество, некая досрочная материализация.

Автомобиль тронулся. Чеканкин ехал на встречу с Марией.

Около двух недель назад Чеканкину позвонила неизвестная женщина и предложила встретиться. Сказала, это в его интересах и в интересах ведомства, которое он возглавляет, и назвала фамилию Оного. Чеканкин помнил, что это какой-то молодой и буйный ученый, выходящий из-под контроля, но ничего серьезного там нет, и быть не может. Тем более, к нему приставлены люди. И он отказался от встречи. Теперь же он сам звонил Марии (профессиональная привычка – сохранять звонки).

Они встретились посреди мира, совершенно бесстыже, и принялись торговаться. В этот ранний час в караоке-баре не было никого, все черти спали. Чеканкин нередко посещал сие заведение, ибо очень любил петь. Ему с детства виделись сны, где он – в центре зала, посередине мира, на вершине славы. Но билетик достался иной – Чеканкин стал солдатом невидимого фронта, и его фамилию даже в газетах печатать нельзя было.

Станислав Лаврентьевич извинился перед Марией, и для начала спел романс «Хризантемы». Подумал и вывел немыслимым фальцетиком плясовую. Вытер пот со лба (хотя пота и не было), еще раз извинился и вдруг сделался совершенно серьезным.

– Мое Ведомство с некоторых пор может больше, чем все думают. Я не преувеличу, если приравняю его к государству. Итак, Мария Андреевна, что вы хотите дать нашему государству и какую услугу желаете получить от него?

Мария Андреевна молчала и снова курила какую-то сигареллу. Закончив это занятие, взяла свою сумочку и ударила ею Чеканкина по голове. Он вскочил было, но Мария схватила его за ту часть тела, которую принято сравнивать с галстуком (пусть так) и резко рванула вниз – начальник норского отделения ГБ взвыл от боли и покорно рухнул на стул. После чего Мария плеснула ему вино в лицо. Потом протянула салфетку, вяло сказала: «Утрись, подлец!» – Чеканкин сидел раздавленный. Он пригласил даму в заведение, пел ей из своего, пусть не богатого, репертуара, а она его избила, унизила, схватила за малый его узелок.

– Теперь, когда вы перестали играть в шута горохового, мы поговорим.

Чеканкин поднял глаза на нее, но тут же отвел взгляд – она показалась ему демонически всесильной.

– Что вам известно обо мне? Говорить!

– Вы, Мария Андреевна, экзальтированная особа, уставшая от глупых мужей, которые все оказывались рядом с вами слабачками и пузырями мыльными; от детей уставшая, ибо они слишком медленно растут в сравнении с вашим динамизмом. Вы уехать хотите – из города, из страны, из нашей страшной сказочки. Но средств у вас нет серьезных. И вы, ненавидя и презирая наш слабый мир, в странных домах укрылись – там дикари: они ярче, эмоции гуще, нет этой долгоиграющей тоски серенькой, душной…