Олег Жданов - Паранормальная лингвистика. Роман о сверхвозможностях, любви и верности

– Да вам откуда это известно?

– Кстати, сама не знаю!

Тут старый служивый волк Хамитов подумал, про фразу «все возможно» – даже за образ мыслей такой раньше по крайней мере уволили бы. А сейчас это, наоборот, широта взглядов, которая приветствуется. Тьфу!

– Понятно, что он вполне может уйти от нас. Не через дверь, а так… Мы будем его отпускать. Оный с нами, пока ему это интересно.

– Наша цель?

– Он должен работать на нас. Или на нас, или вообще не работать. Ведь это будто персонаж фантастических фильмов – Оный может возвращаться в прошлое, участвовать в будущем.

– Он опасен. Мне даже страшно! – проговорила Анна таким голосом, что все посмотрели на нее с любопытством. И каждый подумал так: а эта дамочка случайно не… Оооооо!

– У нас есть его тайна: платоническая подростковая влюбленность в девочку, которая потом стала… хм, да. Еще есть сведения, что его книга «Энергетические стихи» стоит на вооружении армии из вражеского блока, – добавил Хамитов. А потом и вовсе удивил:

– Послушайте, если он создает языковые вибрации, мы можем оторвать Оному язык, сломать челюсть…

Чеканкин теоретически допускал такое развитие событий в самом крайнем случае, но должен был сказать другое:

– Перестаньте нести дичь!

Но и Хамитов, и Чеканкин сразу поняли, – именно так они станут действовать, если ситуация выйдет из-под контроля.

– Станислав Лаврентьевич, решать вам, но мы должны обратиться в Главк.

– Зачем еще?! – взбунтовался деланно Хамитов. – Мы его взяли крупно, а в Главке медальки и премии получат?

Но все понимали, что если в Главке узнают о происшествии в Норске из газет, то всему местному ведомству будет несдобровать – их всех намочат, а потом высушат. Но в ту субботу министр охотился, воспользоваться сотовой связью Чеканкин постеснялся, а дежурный офицер в столице казался ему фигурой слишком мелкой для такого события. Так Оный остался в руках троицы до понедельника.

Оного решили отпустить, пока он сам не ушел навек, – так подумали. Но прежде нужно было как-то извиниться, что ли, – прощались ненадолго, да и прощались ли? Но Дмитрий отказался покидать камеру, пока не закончит выполнять комплекс отжиманий. Пришлось ждать. А когда его ввели, он улыбался.

– Дмитрий Андреевич, долг велит нам извиниться…

– Только долг?

– …но и вы поймите нас: случай неординарный, выдающийся…

Тут Митя посмотрел на Анну внимательнее и заговорил, будто обращаясь к кому-то внутри нее, к некой глубинной и отзывчивой материи: «А знаете ли вы, что есть такие быстрые поцелуйчики, которые везде – словно муравьи рыжие – разбегаются по всему золоченому телу вашему и, вот они уже внутри, роятся и радуются. Победы празднуют! А известно ли вам, что выражение „зацелую до смерти“ сначала было реальным фактом действительности, уж потом обрело выраженную крылатость?».

Оказалось, Анна ждала этой странности от Мити. И спросила резво:

– Скажите, а почему люди во время поцелуя стремятся язык друг друга отыскать?

– Ого! Да вы хорошая! Думаю, так мы открываем коды, делимся энергией. Вспомните птиц, которые крыльями (а язык даже по форме на крыло похож) трутся и передают знания о маршрутах, зимовьях, опасностях.

– А зачем люди языками тела любимых исследуют?

– Хотят узнать историю тела, погибель духа. Заметьте, язык всегда к овражкам устремляется. Как сказал один поэт: «Язык мой – враг мой, и твой любовник».

– А не тот ли поэт сочинил сборник «Энергетические стихи», который потом всем тиражом оказался в министерстве обороны Израиля? – поинтересовался Чеканкин.

– Я не знаю, как тираж пропал. И экземпляры редакторские. Но я поспешил тогда уничтожить и рукописи, и черновики – уж слишком зловеще тогда все сбывалось.

– Вы можете послужить народу, Родине, – вдохновенно начала агитацию Анна.

Оный развеселился.

– Вы сейчас пытаетесь меня завербовать? Бросьте. Я в состоянии заметить подмену понятий. Впрочем, я не проводил глубинных исследований «энергетических стихов», но в наше Министерство обороны письмо написал. Меня назвали фантазером. Что поделать, в силу наших танков генералы верят больше. Но мне сдается, что танк можно остановить словом на «ять».

Тут вышел из-под самоконтроля Хамитов.

– Слушайте, а не сказочки ли вы нам здесь рассказываете? Не слишком ли вы уверовали в возможности языка, а мы в ваши возможности?! Не фантазия ли эта ваша… паранормальная лингвистика?

Дмитрий улыбнулся. Он часто считал самым действенным просто проулыбать ситуацию. Хамитов же вспомнил, при каких обстоятельствах этой ночью был взят Оный, и сразу сгорбился, отвел взгляд.

– Простите, «не проводили глубинных исследований», но поверхностные все-таки были? – уцепился тонко Чеканкин.

– Так точно, – улыбнулся Оный.

– И? – хором спросили трое и даже непроизвольно сделали движение к нему навстречу.

– И продолжал жить. Не спал четверо суток, не нуждался в отдыхе, каждые восемь часов произнося некую словесную формулу. Я прекратил испытания на пятые сутки.

– А вы могли бы восстановить эти чудесные тексты? – был вопрос Анны.

– Теоритически – да. На это ушло бы некоторое количество времени, так как там тонкие связки, которые я позабыл, кажется, но в процессе вспоминанья обязательно нащупал бы… Но не сейчас. Я погружен в другую работу.

– Скажите, а не связаны ли эти ваши необычные возможности с Ларисой Нарциновской, ее историей? – спросила Анна, а Чеканкин после этих слов как-то долго и странно смотрел на женщину.

Оный попросил воды. Он, кажется, начинал утомляться. Потом заговорил: «Вы так уверенно говорите про сверхспособности… Что ж, я не отказываюсь. Очевидно, наши предки давным-давно умели гораздо больше, чем мы. И упоминания об этом встречаются в древних летописях, но упоминания иносказательные, явные были уничтожены, ибо не могут же язычники проклятые большего уметь, чем христианские праведники. А Лариса… Лариса хорошая. Ей не повезло… Мог ли я ее спасти? Наша любовь (пусть так) – совсем несбывшееся что-то, придуманное мною, сочиненное. Лариса меня вряд ли помнит – мне было 14, ей 12 – любовь не могла тогда воплотиться, заиметь плоть. Был только дух…

– Лариса помнит, – тихо сказала Анна. И всем показалось, что между Анной и Дмитрием возникает прямо сейчас, у всех на глазах, тихий заговор.

– Как вы сказали?

– Лариса помнит.

– Лариса – то ли девочка, то ли веточка, блуждающий огонек в ночи, хрустальная весна, первая взрослая книжка… – Оный помолчал, потом продолжил. – Мой бесконечный междометийный ряд, горе звонкое на всю жизнь, шкатулка краденая. Чувства мои были безысходны, потому прекрасны. Впрочем, первый свой стихотворный шок я описал именно тогда, то есть погружаться в язык от того чувства и начал. Какая она была? Золотая она была. Золотая и серебряная. Знаете, как красиво и долго звучало эхо от ее имени над прудами и оврагами! Как волновались травы от ее имени! Как безнадежно кончалось детство, как обязательно останавливалась карусель! Да кто вам сказал, что я буду рассказывать о ней?!