Татьяна Соловьева - Что сказал Бенедикто. Часть 2

– Коля! Ему плохо.

К Веберу подошел человек с веселыми карими глазами, лицо обрамляет бородка, мягкая, чуть вьющаяся, воздушная. Глаза хорошие, умные. Только из-за него отодвинулась на второй план она. Вебер затосковал, стоило ей отступить. Словно он знал уже её тонкую кожу наощупь, знал пьянящий аромат волос этого существа. Вебер уронил руки.

– Вам плохо? – вопрос повторился.

Кареглазому лет тридцать, не больше, наверное, это его жена, а это их дом. Они вернулись домой, а у дома непонятно чья машина, и на машине висит черт знает кто унылого вида.

– Вам нужна помощь? У нас в доме есть телефон, можно вызвать врача.

Просто поразительно, первое, что приходит людям в голову, едва они видят Вебера, это вызвать врача. Аланд давно должен был его выгнать, удивляться только его терпению.

– Извините, я остановился не на месте, – сказал Вебер, открыл дверцу машины и снова оглянулся на девушку. Странное чувство, что он знает ее, он никогда ее не видел и видеть не мог.

– Извините, – повторил он, садясь в машину.

– Вы уронили, – мужчина подал Веберу его папку с лекциями, заботливо отряхивая ее. Папка развязана, листы посыпались, наверное, лежала за спиной, уронил, когда выходил из машины.

– Что это? Вы математик? Как интересно. Можно взглянуть?

«Взгляните, а я пока посмотрю в глаза вашей жене, и мне будет, что вспомнить, когда трясина сомкнется надо мной окончательно».

– Я работаю инженером, но люблю теоретическую, не прикладную математику. Как интересно! Николай Адлер, – говорящий подал Веберу руку, Вебер пожал ее.

– Рудольф Вебер.

– Вы торопитесь?

Надо было сказать «да», а он сказал «нет».

– Может, зайдете к нам? Очень, очень хорошо изложено, как интересно!

Надо было сказать «нет», а он сказал «да».

– Анечка, ты только посмотри, как это красиво доказано! Рудольф, чьи это лекции?

– Мои.

– Ты читаешь лекции? Сколько ж тебе лет? Ничего, что я на ты?

– Мне это приятно, я первый год преподаю в Военной академии математику.

– Тебя Бог послал, я так люблю математику, а поговорить об этом не с кем. Мало кто действительно её любит!

«И я ее больше не люблю, я люблю твою жену».

Она, как крохотный, драгоценный зверек, будто ее спугнули, отступила за спину мужа и смотрит на Вебера с недоумением, он заставляет себя не смотреть на нее, но взгляд сам возвращается к ней.

Вебер провел у них дома, наверное, около часу. Сердце как будто вышагивало на цыпочках – осторожно и деликатно. Николай достал свои записи, Вебер, как епитимью, принимал их, просматривал, что-то прорешивал иначе. Улыбнулся попыткам Адлера доказать теорему, которую недавно доказал Карл. Рассказал про Карла, привел его доказательство, Адлер от волнения бродил по комнате, просил «привезти с собой господина Клемперера», и восхищался провидением, заставившим Вебера именно у их дома остановиться. Он благодарил сердечность жены, если бы ей не бросилась в глаза странная поза человека у машины, Адлер бы прошагал мимо своего счастья.

«А я бы проехал мимо своего».

Уходя, Вебер осмелился поцеловать протянутую ему для прощания руку Анечки. Как хотелось замереть, лицом зарываясь в ее строго прибранных волосах. Если их распустить, если обе ладони утопить в них, в этот омут бы провалиться.

– Ты приедешь завтра, Рудольф? – Николай с чувством пожимал Веберу руку.

Надо было ответить «нет», а он сказал «да».

– Приезжай с твоими замечательными друзьями!

– Они очень заняты, но, если вы дадите мне свое доказательство, думаю, их это может заинтересовать.

Вебер смотрел на ослепительно сверкавший рояль, это ее рояль, у нее руки человека, играющего на фортепиано, у нее руки, которые он никогда не должен выпускать из своих. Это катастрофа, но Аланд не удивится, он знает, что Вебер такой, а он сам этого не знал. Он думал, что это плохо, а на самом деле, в его сознании загорелось солнце такой ослепительной яркости, какого не было никогда, что с этим делать – не ясно, не важно, главное, что жизнь обрела новый смысл.

Вебер не замечал, что так и держит ее запястье в своих руках.

Николай умчался за доказательством, Вебер все-таки приблизил лицо к её волосам и вдохнул их аромат.

– Что с вами? – она смутилась совсем.

– Наверное, я в вас влюбился, – ответил Вебер тихо, оставляя за ней выбор – услышать то, что он сказал, или нет.

Она, переспросила: «Что?», покраснела, значит, услышала.

– Очень хочу послушать, как вы играете на рояле, – повторил Вебер то же самое, но иначе, и поэтому громче, это уже слышал и Николай.

– Анечка великолепная пианистка!

Теперь в Корпус или на единоборства в академию? По времени успевает. С ним теперь никогда ничего не случится, потому что для него сегодня вспыхнуло новое солнце.

Интересно, что к Гаусгофферу на замену Веберу Аланд прислал Гейнца. Занятие еще не началось, курсанты собрались в зале, минут пять у них есть. Гейнца явно оторвали от важных дел, Вебер подошел к нему.

– Гейнц, я в порядке, ты можешь возвращаться.

Гейнц посмотрел на Вебера так, словно не узнал его.

– Откуда ты взялся?

– Это вопрос концептуальный, как выражается доктор Абель, чтобы я вот так сходу тебе на него ответил – и это бы не выглядело пошло.

Гейнц улыбнулся.

– Слушай, раз я приехал, то я останусь, может, и пригожусь.

– Сейчас ты меня поваляешь, чтобы они знали, кто к ним приехал, и перестали считать меня корифеем.

– Твой авторитет не пострадает?

– Мы будем красиво драться, сам с собой не подерешься.

Гейнц засмеялся.

– Тебя расколдовали? Сегодня в небо ящик ракет выпущу! Быстро переодевайся, труп несчастный, Гаусгоффер все слезы выплакал, как ты умер.

– Хорошо, если бы он пришел с Клеменсом.

– А это еще кто?

– Местный Парацельс.

– Иди, пока ты переодеваешься, я с твоей малышней познакомлюсь.

– Они все старше меня, Гейнц, и некоторые, думаю, старше тебя.

– Пенсионеры? Инвалиды войн? Участники походов Македонского?

Вебер кивнул и, на ходу глухо скомандовав: «Становись!», скрылся в своей комнате, а перед курсантами предстал Гейнц Хорн.

Вебер переодевался и слушал голос Гейнца, в такую риторику Гейнц мог пуститься, только пребывая в очень хорошем расположении духа. Он толковал курсантам, что боевое искусство востока учит человека не просто наносить удары, это именно и прежде всего искусство. И как любое искусство, оно подчиняется законам полной концентрации человека на своем высшем начале и законам благородства и красоты. Человек, вступивший в смертельную схватку со злом, основной предмет осмысления и любования в искусстве, но и в смертельном поединке следует оставаться человеком, помнить, что ты дитя Бога, а не сатаны. Бой, который мы изучаем, это не корчи дьявола, не агония таракана, не конвульсии припадочного, а грация и отточенность совершенных, рациональных, концентрированных посылов своей внутренней энергии для расщепления энергий враждебных.