Татьяна Соловьева - Что сказал Бенедикто. Часть 2

Аланд и Агнес понимают, они могли бы помочь, но то, что он натворил, лишает его права о чем-то просить их. Остается набивать руку на трупах до автоматизма, и скорее. Как он ее уговорит – не имеет понятия, но он пойдет на любую дерзость, чтобы она осталась жива, здорова, чтобы ей распахнула объятья ее любовь, её настоящая любовь.

Вебер сидел в зале, слушал, как играли Карл с Гейнцем, чувствует себя плохо, и думает только о том, чтобы о нем не вспомнили. Как бы дослушать и понезаметнее смыться. Можно ему помочь. Тряхнуло его сильно, удар пришёлся в грудь, у него там и так неспокойно, но если бы этот удар пришелся в грудь Абелю, Гейнц мог бы собой гордиться до конца жизни, одним махом Абеля наповал, он о таком и не мечтал.

– Фенрих, – шёпотом позвал Абель.

Вебер с нескрываемой радостью пробрался к двери, пытается показать, как он легко и непринуждённо это делает, и боится раскашляться на весь зал. Выскользнул за дверь, скорее замыкая за собою обе двери, и зашелся кашлем. Абель усадил Вебера, дал отдышаться.

– Зачем ты туда пришёл, Вебер? Убери руки, безмозглый…

Абель рассматривал грудную клетку, ушиб, конечно, сильный.

– Ты меня спас сегодня.

– Сказал бы Гейнцу, что тебе плохо, он бы не тронул тебя.

– Не успел бы. Ляг и лежи. Я скажу им, чтоб от тебя отстали.

– Вы опять с Гейнцем сцепитесь.

– Мне некогда, Вебер, правда, некогда.

– Ну, так и не возись со мной.

– На глупости нет времени, а на тебя есть.

– С Анной-Марией за ручку гулять и обниматься у тебя время есть? Ты сам разозлил Гейнца.

– Я шёл с ней за руку, и что в этом особенного? Приобнял за плечи – она замерзла, мы долго гуляли. Гейнц тоже и ходит с ней за руку, я себе ничего лишнего не позволял.

– Гейнц её брат, а тебя не поймешь, ты все время сам себе и всем противоречишь, то нет времени, то долго гулял. На прогулки тебе времени не хватает?

– На прогулки особенно. Рудольф, мы с ней друзья, не ищите подтекстов.

Вебер без указаний стянул гимнастёрку, разглядывая внешний разлитой кровоподтёк на груди.

– Просто синяк, Абель, он мне ничего не сломал.

– Как ни странно. Если бы на твоём месте был я, грудина бы у меня была фрагментом грудного отдела позвоночника, встала бы между лопаток, а ты легкий, просто улетел. Я сейчас уеду, если Аланд будет меня спрашивать, скажешь, что я в морге.

– Опять на всю ночь к своим трупам? А завтра свалишься. Аланда долго нет, он что, стал всерьёз оперировать? Он вроде бы не занимался этим никогда.

Абель сдержанно улыбнулся.

– Мало ли какие у него дела, приедет.

Абель понимал одно: Вебера в свою основную работу он пока не возьмёт. Заикнёшься о ней – метнётся с готовностью, как под руку Гейнца, не думая о последствиях. О последствиях нужно думать ему, Фердинанду, быстро Веберу не повзрослеть. Уровень его в медитации – при его молодости, высокий, но управлять энергиями он не научен, и что с ним будет, ввергни он себя в эти потоки? Повлияла ли работа духовная Абеля на события, которые вот-вот начнут разворачиваться, сам Абель не узнает.

Уложил Вебера на диван, Вебер уснул, Абель укрыл его и ушёл. В зале сказал Карлу, что фенрих спит – не будить, и уехал.

В прозекторской он пробыл пару часов, и снова ему плохо, отправился к себе, сделал несколько расслабляющих и дыхательных упражнений, походил, договариваясь с тупой, пока сносной болью, сел в позу лотоса, переходам ничто не должно помешать, Абель любил эту работу. Время остановлено, состояния перехода.

Он понимает, что ничего не успел, как ни торопился, как ни спешила его мысль, как ни билась она, не зная покоя. Не успел.

В Школе он увидел судьбы тех, кто был эти годы рядом с ним. Видел гибель Гейнца, Карла, Вебера. Он видел всё в подробностях, видел смерть Анны-Марии. Это были внезапные, ранние смерти. Выстрел в сердце Вебера, совсем ещё молодого, в досрочных майорских погонах; видел сломанную выстрелом кость руки Гейнца, видел его горящим в машине; видел горящий в воздухе самолёт Карла и потом его избитого в каких-то застенках, его смерть на залитом кровью полу. Ему показали, значит события можно изменить, он может вмешаться, может медитацией ослабить надвигающуюся грозу. Он верит, что поможет кому-то из них проиграть их смерть иначе: падение самолёта заменить лёгкой аварией, смерть – лёгким недугом, через него, через его сердце, пойдут невероятной силы потоки энергий разрушения и преобразуются в энергии жизни, но сам он к целебному источнику не припадет. Только собирать, преобразовывать и отдавать. Он был счастлив этой работой, об этом никто не должен знать – даже Аланд. Потому ему был дан заслон, способность закрыться, уединиться в своей работе. Абеля вёл неведомый учитель – он и сейчас жил в нём. В Школе он чувствовал себя легко, занят был только этим и был бесконечно счастлив. Здесь он тоже вёл как будто обычную жизнь: лаборатория, операции – и ночи медитации. Медитации-напряжения, от которой он вставал, потрясённый мощными потоками, всё яснее видя теневую сторону и теряя связь с внешней стороной жизни. Он чувствовал лихорадку, потрясающую время отремени Корпус и каждого в отдельности. Что-то знал и Аланд, он готовил Вебера к работе, которой был занят Абель. Вебер был способен на неё, но что он видел в жизни? Кроме начального ученичества – ничего. Абелю хотелось, чтобы, пока он жив, Вебер жил, внимая голосам жизни, чтобы он ощутил её дыхание, её упоительный вкус.

Веберу предстоит сцепиться со смертью, отвоёвывая чужие жизни на других планах, о которых мирно дремлющее человечество в своём абсолютном большинстве не имеет понятия, но хотелось подарить ему немного простой человеческой жизни. Абель рядом с Вебером чувствовал себя глубоким стариком: его тридцать семь – и двадцать три Вебера. Он не думал, что столько всего он не успеет, что всё проиграется так быстро. И получается, что Вебера он вытащил, чтобы переложить на его плечи свой труд, Вебер взвалит его на себя с радостью. Может быть, он сумеет лучше? Всё-таки его партия – Бессмертие, а не Любовь, которой Абель так и не постиг. Вебер нашел свою любовь, его ждёт душа его сына, его столько всего ожидает. И сейчас лишить его всего? Вебер сумеет сделать всё правильнее. Аланд бы не позволил Фердинанду эту работу, он трясет и торопит Вебера, чтобы тот брался за дело, а Вебер зачарованно смотрит по сторонам.

Абель привычно отыскивал внутренним взором точку перехода, знание лишает возможности жить вслепую. Конечно, его выходка с Агнес выглядит, как хулиганство, но он на самом деле тогда остро любил эту женщину, у него не было на это права, но он почувствовал – не понял, не сформулировал – он увидел то, чего не увидел бы никогда, не случись с ним этого помрачения рассудка: он узнал, как лечит любовь и как включает необратимый процесс распада, энтропии её отсутствие. Он схватил без спроса из запасов чужой любви и приложил этот сгусток, это единственно возможное средство там, где разрушение уже случилось и где другое лечение было только нанесением новых ран. Он мог не брать скальпель, мог взять только это ощущение, окутать распадающееся тело Вебера плазменным облаком этого животворящего чувства – и смерть должна была отступить. Это то, чему он не успел научиться, чего он не сделал в этой жизни, но к чему он приблизился.