Дарья Гребенщикова - Дашуары

Петров тещу любил, а теща Петрова ненавидела.

– Вы, – говорила она, – Генрих, мировое зло!

Теща была дочерью профессора и выражалась туманно. Петров с тещей сидели за обедом и ели вчерашнее картофельное пюре с куриными наггетсами. В прежней жизни Петрова были занавески в клеточку и гороховый суп с грудинкой. Котлеты прежняя теща звала битками и добавляла к ним кисло-сладкую подливу. Рубашки были выглажены и жили в стопочках, а носки свернуты в улитку попарно. Дома жила теплая кошка и Малахов в телевизоре. Нынешняя жизнь была интеллектуально насыщена, но бедна насчет удобств.

– Вы, Генрих, ни на что не способны! – безапелляционно заявила тёща и толкнула Петрова в бок, отчего он уронил наггетс.

– Это как сказать, – возразил Петров, – все-таки – четверо детей…

– Я не ЭТО имела ввиду, – сделав упор на «это» прошипела тёща.

– А я – ЭТО, – опять возразил Петров и успел вилкой поддеть маринованный помидор.

– Кстати, а кто Вас так назвал – Генрих?

– папа, – всплакнул Петров, – он Хайне любил.

– Вот и читал бы себе, чего ребенку жизнь портить. Тем более – внукам. – теща намекала на отчество.

Тещин любимый кот Гоша, спавший на костистых и холодных тещиных коленках, фыркнул во сне. Петров, изловчившись, потянул его за хвост. Разбуженный кот укусил тещу за палец и свалился под стол.

– вот видите, Петров, – сказала теща, переходя на личности, – Вас даже животные не любят.

Петров несильно пнул под столом Гошу. Кот была лядащий, дурной окраски и гадкого нрава. Он писал Петрову в чешскую фетровую шляпу и лакал выставленный женой ночной петровский кефир.

– ну-с, откушали-с? – съязвила тёща, спешно отодвигая от Петрова мисочки с едой, – может быть, соизволите поработать?

Петров работал надомником и всячески уклонялся от бисероплетения. По причине несовместимости его, Петрова со всякой работой, и происходили конфузы и безвременные разлуки. Все жаждали денег, а он – славы. Потому он тайно писал сценарий в Голливуд, но никак не мог перевести его на английский.

– О! – завопил Петров, – Гоша залез в Ваш ридикюль!!!

Теща немедленно перестроилась, Петров цапнул холодеющую котлетку и порысил в сортир переписывать сценарий. Теща постучала тапком в дверь, махнула рукой и села нанизывать мелкие и скользкие бисеринки. Кот, урча, залез в гардероб и пристроился к петровским выходным брюкам.

Зинаида Павловна Стемпневская, миловидная актриса, из тех, что лицо до сих пор узнают – мать.

Ирочка Стемпневская, второй режиссер на «ФИЛЬМДВА», – дочь.

внуки, собака, муж.

21 сентября. Московская квартира Стемпневских.

– мам?

– Ир?

– мам, мы у Грановских, в Загорянке. Мам?

– шашлыки?

– ну, конечно. Барбекю, камин… дети гуляли.

– одеты тепло?

– нормально! Мам! Они принесли щенка…

– пусть отпустят.

– мам, ну он маленький же?

– пусть подкинут Грановским.

– мам?

– нет.

– мам?

– Ира! Ты же знаешь, что я актриса!

– на пенсии, мам…

– и что? я работаю! когда-нибудь и ты будешь на пенсии!

– мам, я не доживу… ну возьми собачку! Он маленький совсем. В смысле размера. Хорошенький. Спаниельчик…

– нет.

– Мы назвали его – Одиссей.

– хоть Телемак. Нет, нет и нет. Нет! Я люблю собак, но после смерти Чапы! И никаких кобелей в доме, ты знаешь мой принцип…

– мам, ты знаешь… а Мишка тебе его уже привез.

– Грановского?

– нет, мам. Одиссея. У тебя под дверью, в корзинке. Он не жрал, наверное, ты его покорми, а?

– Мишку? Твоего мужа накормить невозможно!

– щенка, ма…

– Зинаида Павловна, я устал Вас умолять!

– Аркадий Ефимович, говорите, что хотите – я Вас не слышу!

– Зинаида Павловна! Прекрасный вариант – мягкая осень, Поволжье… лучшие площадки, повезем Ваш дивный «Карманный театрик», Вы – и Куделевский. Дуэтик. На «ура». Даже постановочную часть брать не будем, обойдемся смышленым парнишкой… это же сумасшедшие деньги, Зина … – почти стонет в трубку. Зинаида Павловна лежит на полосатой софе, скрестив ноги. На атласных подушках, украшенных витыми золотыми шнурами с кистью, возлежит чудовищного размера псина, о сходстве которой со спаниелем напоминают только курчавые длинные уши. Зинаида Павловна держит на животе жестянку с датским печеньем.

– Аркашка, – печенька летит в сторону собаки, – ты знаешь мои условия? Знаешь?

– конечно, мой ангел, целую твои дивные ручки! все в лучшем виде! Никакого багажного отделения! В багажном поеду я сам! Она поедет в купе, как королевишна! Специальный рацион! Даже ошейник куплю с ГЛОНАССом! – кому-то в сторону, – ффу… уломал! идите, теперь сами эРЖэДе уламывайте… она без своей суки Дэйзи шага не сделает! Еще и на все спектакли будем таскать! да не Зинаиду! Суку…

– дочь? – Зинаида Павловна говорит, держа щекой телефонную трубку, – мы с Дэйзи едем на гастроли… нет-нет, моя дорогая… внуки могут побыть и с гувернанткой… а я тебя просила? нет?! И своему Мишке скажи – чтобы цветы ездил через день поливать! Адьё!

К четырем пополудни Новая Рига давала пятибалльные пробки, и гости стали собираться. С соседних дач было слышно, как хлопают двери, кричат дети. Где-то спешно тарахтела газонокосилка, будто захлебываясь. Сильно парило, ждали грозы.

На втором этаже коттеджа разговаривали тихо. Мужчина устроился на подоконнике, вполоборота к саду, женщина сидит на углу дивана и вертит в руках сотовый.

– Аня, Аня! – мужчина старается говорить спокойно, – Аня! Пойми ты наконец! Никакого тупика нет, мы живем, как жили! Разве есть причина что-то менять?

– Андрей, ты просто не слышишь меня. Я говорю в пустоту все эти семь лет. Я говорю со стеной.

– Ань, мы все говорим и говорим об одном и том же, – мужчина прислушивается к звукам в саду, – мы же с тобой еще тогда, в самом начале… мы договорились, что не будем рушить семьи. Аня, ну ты пойми меня тоже! Мы с Олей так долго ждали ребенка, Олечка такая слабая, тонкая, нервная… Неужели ты хочешь, чтобы она пострадала?

– да, хочу! – Аня уронила телефон на ковер, – я хочу! Я хочу, чтобы и она страдала, как я! Пусть и живет, как в аду! – женщина почти кричит.

– Аня, я не верю тебе. Ты говоришь и сама не понимаешь, ЧТО ты говоришь! А Сережка? Что будет с ним? Мы друзья со школы, это что-то да значит?

– а это что-то значило, когда ты меня соблазнил? Тогда? Когда твоя Олечка была в роддоме?

– Аня, ты перешла черту… – мужчина спрыгивает с подоконника, идет к двери. Случайно, каблуком, давит сотовый, хочет что-то сказать плачущей женщине, но уходит.

около гаража пахнет бензином и скошенной травой. Женщина укладывает сумки, возится с машиной. Мужчина ходит за ней. Они говорят громко, женщина часто хохочет, мужчина, наоборот, мрачен.