Дарья Гребенщикова - Дашуары

такая она девочка была – чистая. Папа офицер, мама – дома. До 16 лет – по гарнизонам. Балованная. Единственная. Голубые глаза, нос пуговкой. Концерты в Доме офицеров, кружок в Доме пионеров. На катке – только у нее – голубая шубка в талию, шапочка с блестками. Домой идет – на коньках чехлы – цок-цок. Мальчики в школе с ума сходили. Но – дома мама да бабушка. На день рождения – только девочки из класса и один-два мальчика. Чтобы в очках и из музыкальной школы. Как же – кругом ТАКОЕ! Про ТАКОЕ – шёпотом, да и не при отце. Отец то на учениях, то на стрельбищах, а то у любовницы – когда ему воспитанием заниматься? Он строгостью держал. По выходным, если случалось. С ремнем. Убедительно всё выходило. Девочка так и росла – чистая, хорошая девочка. Даже книжки читала, и на ночь косу заплетала и тапочки у кровати аккуратно так ставила – в 6 позицию.

А не уберегли. Даже в город не успели отправить – уже беременная была. Скандал в школе. Отцу на службе – по шее, какой ты командир, раз дочь не можешь в узде держать? Бабка с инфарктом, мать – криком, ремнем – а куда ремень, коли ей рожать скоро? Пацана того, кто «нашу девочку испортил», так и не нашли. Да и не искали. Как копнули – ахнули. Тут и наркота с 14 лет, и компании такие… не из музыкальной школы. Родила она девочку – маленькую, беленькую. Глаза голубые, Ручки в перевязочках. А сама она – так и сгинула. Видали, говорят, на трассе, дальнобойщики. Но врут, наверное.

они сидели за дощатым столом в старом саду. Крымская ночь сходила с гор, принося сухой запах остывающей степи, лаванды и конского пота. Моря почти не было слышно, только печально пропела сирена с катера, и – стихло. Он водил пальцем по узору старой клеенки, и выходило ее имя – Лена. Тогда он поднимал глаза, как бы спрашивая – поставить ли знак «плюс»? и, не получив ответа, опять выводил «Лена». Лена сидела к нему вполоборота. Вся она, за пару дней утратившая московскую белизну, стала сказочно, непостижимо новой – и бретелька сарафана, врезаясь в плечо, белела на палисандровой от загара коже. Лена подносила к уху закрученную раковину, слушала её, закрывала глаза, и лицо ее становилось нездешним.

Молчание прерывал только звук падающих персиков – пом… пом… Он будто видел, как спелый персик лопается, падая на землю, и сладкий сок вытекает из него, образуя темную лужицу.

– я хочу персик, – сказала Лена, и он, нырнув под деревья, набрал целую бейсболку и протянул ей. Лена потерлась щекой о шершавый персиковый бок и надкусила его, – ты меня любишь? – спросил она, и он, перегнувшись через стол, молча поцеловал ее липкую от сока ладонь.

обо всем переговорили еще вчера, Наташа все удивлялась тишине, наступившей внутри неё. Куда-то исчезла вечная дрожь, не оставлявшая ее все годы жизни с мужем. Она подумала, что сейчас сама себе напоминает огромного кита, который всплыл и дышит, и чувствует, что спину греет солнце, а под брюхом холодно и сильно ходит океан. Игорь всю ночь, пока она лежала на диване лицом к стене, укладывал вещи – он делал это так же аккуратно и нудно, как жил. Протирал чемодан, гремел плечиками в шкафу. Мерзко шуршала бумага, которую он запихивал в мыски ботинок. «Пожалуй, ума хватит и чистить начать, – с тоской подумала она. Игорь открывал и закрывал дверцы шкафов, и она слышала звуки и узнавала – вот, рассохшиеся дверцы бабкиного гардероба в прихожей, а вот – тугое щелканье шкафчиков ванной, вот стук выдвигаемых ящиков стола… – когда же он закончит, вот уж, правда – как будто режет меня по частям…» Во время прежних их ссор Игорь хватал сумку, сгребал в нее что-то совершенно бессмысленное, забывал часы, документы, права – и уходил, всаживая дверь так, что всегда с гвоздя падал стальной рожок для обуви. Тогда было ясно – бунт. Буря. Эмоции. Сейчас было понятно – развод. Уход не к любовнице, не к мамочке, а просто – он уходит от нее. И никогда не придет назад. Ей было страшно за те десять лет, что они жили, узнавая друг друга буквально на ощупь, двигаясь навстречу, и ей мнилось – вот-вот, они повторят друг друга – как рука и ее отпечаток. Сейчас она оставалась отпечатком, и было ясно, что никакой другой руке он не подойдет.

– ну, я пошел, – сказал Игорь.

– пока, – ответила Наташа.

Дверь закрылась тихо, и щелкнул язычок замка.

май выдался странным – переодетым июнем, что ли? Яна, проспав подъемные часы – преодолеть пробки – смысл жизни! бегала по квартире с зубной щеткой во рту, трамбовала в сумки ненужные вещи, вспомнила, что не зарядила аккумуляторы и холодильная сумка бесполезна. Тут же зазвонил телефон – мама на даче вспомнила, что у нее кончилось лекарство, а коту нужны капли от клещей. Взвыв от собственной беспомощности, Яна свистнула изнывающему от тоски Бою – гулять! и ее ирландский сеттер, волнуясь и изгибаясь телом, притащил поводок. Конечно, карабин сломался. Пока Бой гарцевал по травке, обходя битые бутылки, Яна спешно проводила «ТО» своей старенькой Kia Sportage… резина на передних колесах была летняя, на задних – всепогодная. Прорвемся, подумала она. Поедем медленно и задумчиво… Услышав лай Боя, Яна помчалась на звук – так и есть! Сцепился со своим вечным врагом, нинсеменовны фоксом Гавриком. Пока разнимали псов, пока Яна рыдала над прокушенным ухом Боя, время неумолимо шло к полудню. Уже тринадцать раз звонила мама с сообщением, что у нее начался инфаркт, и просила не забыть сырокопченой колбасы. Потом пропали ключи от машины, потому что Яна оставила их в зажигании. Пока она загружала машину, мазала зеленкой собачье ухо, отвечала на вопросы соседки – а вы надолго? а когда вернетесь? а как ваша мама себя чувствует? пока она стояла в очереди в супермаркете, забыв про колбасу… в пробку она встала наикрутейшую. Просто на выезде из города – замерла и встала. Ощущая запах начавшего протухать мяса, Яна вышла из машины, и вместе с другими дачниками, сложив ладошки домиком, вглядывалась в серебряный, блестящий стеклами, хвост. Дракон какой-то, подумала она. И чего мы больше на электричках не ездим, как раньше? С котлетами в эмалированном бидоне и давлеными помидорами в авоське… Драконий хвост дернулся, зафыркал облачками ядовитых выхлопов, и пополз, пополз – в область. Машину водило из сторону в сторону, Яна про себя бормотала все, что привыкла считать молитвами, и потела от ужаса. Телефон, по счастью, она забыла в сумке, лежащей в багажнике.

На 63 километре машина заглохла. Сняв ногу с педали, Яна упала лицом на руль и зарыдала. Несчастная жизнь, бесконечное бабье расстройство! Мимо мчались счастливые жены, а через задние стекла машин приветливо махала листьями рассада. Блин! Блин и блин!!! Буду сидеть здесь, пока не кончится лето, и мама не пройдет мимо меня пешком, катя тележку с никому не нужными банками соленых огурцов. В окно постучали. Согнутым пальцем – как в дверь. Тук-тук. А потом еще раз – тук-тук? Сейчас убью, подумала Яна. Наверное, гаец. Штраф, и полная безнадега до аванса. Стучавший оказался молод и мил. В бейсболке. Глаза за стеклами – не разглядеть. Девушка? Ха, девушку нашел, Яне было больно за бесцельно прожитую молодость. Девушка? У вас есть трос?