Мария Фомальгаут - Сущность Эф

А вот.

Машина.

Совсем рядом.

Ну, не совсем машина, ну почти-почти-почти машина. Осталось только чуть-чуть подправить, вот так…

И все.

И можно лето забирать. Вот ТИМ лето и забрал, теперь у ТИМа лето свое…

– Это ты лето забрал?

ТИМ смотрит.

Слушает.

ТИМ уже и не помнит, как это – слушать, ловить волны воздуха…

– Это ты лето забрал?

ТИМ напрягает память, высасывает оттуда воспоминание, вот же, вот…

Я.

– А ты злой! Злой ты! А ты лето… лето…

ТИМ вспоминает. Говорит:

– Хочешь… хочешь, я тебе лето подарю? Выбирай любое…

Спохватывается – когда Тимка хлопает в ладоши, раз, два, три…

Лета – у-ЛЕТ-а-ют.

Все.

Разом.

Этот гонится за летами, не может догнать, где ему, сил-то у него не осталось, когда лета его покинули, вот и тает он, тлеет…

И Тимка посреди двора один остался. Ждет Тимка лето, а где оно, а нету, а…

И говорит:

– А хотите, я вашим летом буду?

И стал Тимка летом. Люди оглядываются, смотрят, а где Тимка, а Тимки нету, а вместо Тимки – лето, нет, не так, – лето-о-о-оо-о! – и нет, даже не так – ЛЕТОО-О-О-О-О-О-О!

Солнце клонится к закату.

Ветер гонит по опустевшему полю последние колоски. Кто-то подхватывает колосок – пока еще не село солнце, пока еще можно.

Люди спешат в город, все, все, все – и пешие, и конные, и на повозках, и кто как.

На воротах черепа скалятся, в черепах огоньки горят, отпугивать тех, кто там, там…

Подступает к городу седой туман осени, стелется по холмам, а в город не заходит, в город туману нельзя.

Люди жгут костры, жарят быков, барашков, пьют вино, ребятишки резвятся, кто постарше, пугливо смотрят на туман на холмах, приглядываются, не мелькнет ли там что-то чуждое, нездешнее, недобрые чужие огни. Старики молодым рассказывают, что в эту ночь за ворота выходить нельзя, безвременье унесет.

Ночь наступает.

Кончается осень.

Кончается время людей.

Боу закрывает уши ладонями.

Кричит – срывается на визг:

– Не надо, не надо, не на-а-а-до!

Боу рыжая.

И волосы у Боу до плеч.

Прохожие останавливаются, оборачиваются изумленно, кто-то даже подходит, с вами все в порядке – Боу растирает виски, хочет позвать на помощь, тут же спохватывается, широко улыбается, нет, нет, все хорошо.

Боу пятнадцать лет.

У Боу джинсики розовые.

У Боу рюкзачок за спиной, а на нем британский флаг.

Так-то.

Тянутся, тянутся по холмам седые туманы.

Ветер гонит на опустевших полях последние колоски.

Люди спешат домой, заезжают в гараж, опускают ворота. Зажигают свечи в резных тыквах, разводят огонь в каминах. Из витрин смотрят скелеты в ведьминских колпаках, разноцветные надгробия, резные тыквы, народ скупает ведьмины пальчики, по улицам ходят люди, залитые красной краской…

Стемнело.

Кончилось время людей.

Пол прислушивается.

Пол это не тот, который напротив потолка, – это его зовут так, Пол.

А полностью Паулин.

В честь одного Паулина известного.

Вот он прислушивается. И говорит:

– Еще одна… где-то тут… рядом…

Боу замирает.

Пытается понять, что она видит, – не понимает. Смотрит на набережную, а что такое, где Большой Бен, нет Большого Бена, а где Парламент, и Парламента нет, вместо Большого Бена возвышается причудливая башня, а на ней трилистник.

Боу спешит прочь, сворачивает туда, где Глаз Лондона, а нет никакого Глаза, а дальше лестница поднимается, кажется, в самые небеса.

Боу бежит прочь, Боу торопится, Боу огибает прохожих, чего они так на Боу уставились, ну еще бы, здесь никто так не одевается, это Боу одна такая вот… в джинсиках, и рюкзак у Боу с британским флагом – больше ни у кого такого нет.

Боу бежит, впечатывается с размаху в стену, ай, ах, откуда здесь стена, только что никакой стены не было…

Оглядывается.

Вот он, Большой Бен, на месте.

И Глаз на месте.

Все при всем.

– Пусти…

Боу делает вид, что не слышит.

– Пусти-пусти-пусти!

Боу зажимает уши.

И Боу кричит:

– Пусти-пусти-пусти!

Это не одна Боу, это разные Боу. То Боу, которая живая, по городу идет, джинсики у Боу и рюкзачок. А то Боу, которая мертвая, уже две тысячи лет как. Вот она и кричит:

– Пусти! Пусти-пусти-пусти!

А Боу не пускает.

Спешит домой, прячется за дверью, маму обнимает, чмоки-чмоки, и наверх бежит, в комнату к себе, падает на кровать, в подушку лицом зарывается, не слышать, не слышать, не слышать…

Боудикка смотрит на город, раскинувшийся по обе стороны реки.

Кивает своим людям, вскрикивает – коротко, резко:

– Сжечь!

Халлы бросаются на город, все, разом, рвется в город толпа с оглушительным ревом, трещит беспощадное пламя, воины тащат простоволосую женщину, взмахивает клинок…

Боудикка торжествующе сжимает зубы, так её, так.

И снова кивает своим, взмахивает рукой:

– Сжечь.

Взмахивают клинки, пылают факелы, Боудикка сжимает зубы в бессильной злобе – Лондинумм будет сожжен, и следа не останется от проклятого города. Боудикка замечает двух девочек, затаившихся за обломками маленькой ограды, торжествующе вскрикивает, обнажает клинок, сейчас они ей за все ответят, за все, за все, за все… тощая женщина рвется к девочкам, так ей и надо, давно ли сама Боудикка в бессильной злобе рвалась к дочерям, когда…

…не вспоминать.

Нет. Вспоминать, подогревать свою злобу, уничтожить проклятых квиритов…

ГОЛОСА В ГОЛОВЕ, СИМПТОМЫ…

Боу набирает в поисковике, тут же обновляет страницу, нет-нет-нет, это как-то слишком страшно получилось…

Боу снова набирает:

БОУДИККА

Читает…

…уважаемые туристы, обратите внимание на памятник на набережной – женщина на колеснице, запряженной двумя лошадьми. Это памятник Боудикке, предводительнице кельтов, которая подняла свой народ на бой против римлян, но потерпела поражение…

Боу вздрагивает, спешным шагом уходит прочь. У Боу джинсики розовые, на коленках прорезанные, и рюкзачок за спиной, а в рюкзачке альбом, это Боу рисовать учится.

– Привет.

Боу зажимает уши ладонями. Тут же снова открывает уши, смотрит в темноту осенней ночи.

– А привет.

– Хочешь, город покажу?

Боу морщится, сонно потягивается на постели.

– Да ну, чего я, город не видела, что ли…

– А я тебе свой город покажу.

Боу оживляется.

– А пошли.

Боу спускается по лестнице, отродясь такой лестницы в доме не было, и двери такой в доме не было, и улицы такой не было, вымощенной камнями. Мимо проносится что-то быстрокрылое-крыломашущее, Боу отскакивает в испуге.

Ничего, ничего… не бойся…

Все тот же голос.

Боу оглядывает причудливые замки, башни, колонны, лестницы, робко спрашивает – а туда можно? А туда? (можно, можно), поднимается на башню, восторженно смотрит на город. Изумленно смотрит на черточки на вывеске, голос в голове подсказывает, прямая черточка справа – би, слева – аш, посередине – а, косая черточка посередине – а…