Елена Есина - Восемнадцать ступенек. роман

В голове пульсирует: « Мне 33 года. Моей дочери 11 лет. Я пишу забавные акварели, и даже стала лауреатом нескольких конкурсов. Я не умею варить пельмени. Я не закончила университет. Я работаю кладовщиком в магазине мало кому нужных спорттоваров. Я могу сносно изъясняться по-английски. Я не выхожу из дома без пузырька валерьянки и пластинки супрастина. За плечами 12 лет брака. Моя мать живет за 1000 км отсюда. Мой отец ушел из семьи, когда мне было 13. Я способна составить претензию о ненадлежащем оказании услуг. В детстве я вела личный дневник. Я однажды целовалась с девушкой. Я неплохо разбираюсь в трудовом праве. Я три года пахала как проклятая и заработала в итоге лишь обязательства по трем кредиткам. Я люблю фантастику и тяжелую музыку. Я знаю, как приготовить идеальный бисквит. В детстве я мечтала стать великим путешественником. Я упустила почти всех друзей из виду за последние годы. Я сплю с человеком старше меня на 16 лет. У меня зубы в скверном состоянии, небольшой гормональный сбой и невралгия тройничного нерва. Я могу выпить бутылку виски и не захмелеть. Я никогда не была на море. Я ничего не достигла в жизни. Я не знаю, как жить дальше. Мне кажется, у меня налицо симптомы биполярного расстройства. Только где уж выпускнице сельского техникума с квалификацией юриста судить о состоянии собственной психики, если не знать, какие именно признаки могут свидетельствовать о неполадках? Или я вся – одна сплошная неполадка?»

Больно дышать. Включаю воду, и некоторое время бесцельно грею руки под теплыми струями. Как бы я хотела, чтобы теперешняя реальность однажды оказалась всего лишь сном…

Чтобы обозначить светлые места на рисунке, художник добавляет белила в темные тона. Чтобы подчеркнуть тень, подмешивает черную краску.

Так как же случилось, что все яркие пигменты на холсте моей жизни постепенно уходят под флер всё сильнее сгущающейся тени?

С определенной долей иронии могу сказать, что меня сгубило то, что читать я научилась в четыре года. Лет до двенадцати читала запоем всё, что только попадало под руку – от «Волшебника изумрудного города» до родительских учебников по анатомии и психиатрии. Мимоходом проглатывая Чехова, Бунина и Гончарова, книги из «Советской библиотеки пионера». На закуску же листала толстенные подшивки журналов «Здоровье» и «Работница». В неполные восемь лет я замахнулась на «Капитал», но не осилила. В 10 добралась до верхней полки в отцовской библиотеке, выудила «Философию будуара» Маркиза де Сада, задохнулась, скривилась и впредь устремила свой взор исключительно на антологию американской фантастики, Майн Рида и Фенимора Купера. Дюма-отец и О. Генри были прочитаны от корки до корки и уже успели порядком прискучить.

Насколько ловко я управлялась с печатным словом, настолько тяжело давалось мне общение со сверстниками. В школе была у меня парочка подруг, во дворе же я одно время дружила исключительно с ребятами младше меня на пару лет, ибо бдительная бабушка не разрешала уходить далеко от двора. Подростки постарше превесело играли в казаки-разбойники по всему району и даже ездили купаться на реку в особо жаркие летние деньки. Благодаря такой свободе они поглядывали на меня с видимым превосходством, и, я одно время отчаянно огорчалась этому, а потом смирилась. Я коротала дни в тенистом дворе, чаще всего с очередным толстым томом на руках, играла с младшими подружками и рассказывала им между делом выдуманные истории, мастерила кукол из спичек и цветов мальвы и одуванчиков.

Иногда мы покушались на пышные клумбы, разбитые трудолюбивыми соседками в огромных колесах в поисках более изысканных цветов. Колеса (или вернее сказать – покрышки?) эти были выкрашены во все цвета радуги и населены многоцветным буйством цветущих и плетущихся растений. Благодаря растрепанным подшивкам журналов «Цветоводство» и «Приусадебное хозяйство» я могла дать определение практически любому цветку: мирабилис, эшшольция, львиный зев, гиацинты, лилейник, флоксы.

Теплые летние деньки сменялись школьными буднями. Учиться, кстати, мне было до смешного просто. Приготовление уроков не занимало много времени, и очень часто мне приходилось скучать. Впрочем, городская библиотека всегда была в моем распоряжении, как и три канала по телевизору, и прогулки, и какие-то школьные мероприятия. Если оглянуться на пятый, шестой, седьмой классы – неплохое было время. Выходные я старалась проводить у бабушки с дедом, родители меня особо не напрягали, потому что я не доставляла им особых хлопот, но и многого не позволяли. Ну, или мне так казалось. Периодически загоралась какой-либо идеей, записывалась в различные кружки – театральный, художественный, аэробика, вязание крючком, но быстро к ним охладевала. Ведь у меня были книги, множество заколок с яркими камешками и стаканчик мороженого почти каждый день.

А потом всё как-то резко переменилось. Запил и начал чудить отец. Умерла прабабушка, едва отпраздновав девяностошестилетие. Поменялись деньги – количество нулей на купюрах уменьшилось на три. Я внезапно выросла из всех вещей буквально за несколько месяцев. В мою трещащую по всем швам жизнь неожиданно вошла рок-музыка, чтобы поселиться в ней навсегда. Меня стало бесить собственное отражение в зеркале. Родители развелись, и я вдруг поняла, что совсем не представляю, как жить вдвоем с мамой под одной крышей. А еще вдобавок я безответно влюбилась в мальчика из параллельного класса и неожиданно стала весьма сносно писать акварелью и даже сотрудничать с паршивенькой районной газетенкой, которая периодически печатала мои картинки и доверяла делать иллюстрации к сиропным рубрикам типа «Проба пера» и «Голубые родники».

Я уже говорила, что с печатным словом мои отношения складывались не в пример лучше, нежели с живыми людьми?

Да, тот мальчик, коего я долгое время воображала своей первой любовью, поднял меня на смех, едва стоило мне признаться ему в чувствах. А признавалась я, как водится, в письме. О, эти множество раз переписанные, выверенные до словечка строчки на двойном клетчатом листочке!

Примерно в эту же эпоху я разругалась с подругой, которую считала лучшей, из-за какого-то ничтожного пустяка, нахватала троек по физике и окончательно замкнулась в себе.

А лет в четырнадцать у меня завелся друг, с которым мы целовались по подъездам и говорили о «наутилусах». Стояла зима, он прижимал меня к зеленым почтовым ящикам, верхний край одного из них больно врезался в спину, и мне было одновременно дико и весело оттого, какой пустой становилась голова, когда язык Олега кружился у меня во рту, от его дыхания, щекочущего шею. Его руки расстегивали неуклюжие застежки моей дубленки и уверенно гладили грудь поверх свитера грубой вязки. На этом собственно, и всё и заканчивалось. По большому счету, я принимала такие нежности за правило игры, в которую рано или поздно играют все подростки. Главное, следовать нехитрому ритуалу – это можно, а то нельзя, а вот это вот – можно, но только осторожно.

Читать дальше