Виктор Попов - Имя

На поддержание огня в первый же вечер, еще до прибытия командующего и великого князя Константина, ушли все деревянные заборы и изгороди. На второй день вырубали склоны, что грозило и без того редкому лесу скорой и окончательной катастрофой. Костры горели круглые сутки, ночи были холодными. Немногочисленные постройки заняли офицеры, солдыты спали под открытым небом, кутаясь в епанчи и шинели, и всегдашняя солдатская мечта наесться вдосталь, пусть и перед скорой смертью, не оставляла их не склонные к философствованию умы.

Еще накануне в ранцах взятых казаками пленных обнаружились белый хлеб, твердый сыр, превращающийся в крошку при попытке его разрезать, сало, приправленное какими-то горными травками, и невиданные кровяные колбасы густо-черного цвета. Во фляжках многих пленных, даже рядовых, были вино и коньяк. Добытым казаки милостиво, не дожидаясь приказа, поделились с регулярными. Понятно, что еды всем досталось разве что губы помазать, а о найденном в тех же ранцах золоте и серебре казаки и вовсе невинно умолчали.

Обнаруженное у противника изобилие подтолкнуло шефа Азовского пехотного полка Максима Ребиндера к более чем прямому выводу:

– Ребята, видали? А завтра их тыщи будут! Вот завтра и поедим! Еда сама к нам придет!

Азовцы дружно выдохнули:

– Рады стараться, ваше превосходительство!

И замерли, как и прочее войско, в томительном и сладостном ожидании. Обожаемый не только азовцами генерал-поручик Ребиндер не обманул. Не дожидаясь обеда, «еда» стройными колоннами под торжественную, не лишенную приятства для слуха музыку двинулась в сторону изнывающего от голода русского воинства. Оставалась сущая безделица: забрать провиант с малыми для себя потерями. Что было сложно. «Шапошники», как прозвали французов меж собой русские, при всей склонности к быстрому бегу много и достаточно точно перед тем стреляли. Потому обед, особенно в первой линии, ждал далеко не всех. Каждый это понимал и потому улыбался не столько в силу сладостного предвкушения, сколько по причине смертного отчаяния, чем далее тем более захватывавшего душу.

Аббатиса, видя солдат со спины и не имея возможности наблюдать их улыбки, вспомнила слова пастора и вдруг, ни капли не разбираясь в тонкостях военного маневра, отчетливо поняла, что русские не отступают, а заманивают, и что здравого смысла у них хоть отбавляй, пусть иногда их действия и походят на откровенное сумасшествие. Настоятельница заметила, как егеря, зеленая форма которых в первые часы появления русских сливалась с долиной, а теперь маячила на безжизнено-черном фоне, подчиняясь приказам «горбоносого» и его немногочисленных адъютантов, сбегались в неровные зеленые шеренги-ручейки и растекались влево и вправо по мере продвижения вперед французов, оказавшись в итоге на флангах, меж рядов загодя выставленной там кавалерии.

Аббатиса видела, как Розенберг на минуту остановился и что-то, по-дружески положа руку на плечо Ребиндеру, сказал вечно, как показалось ей, пьяному генералу. Так он кричал и размахивал руками при каждой встрече, резко выделясь своим поведением среди прочих. Русские в целом не были склонны к лишним эмоциям. Этот генерал был исключением из правил. Жил он, как и прочие высшие офицеры, у пастора, но никто за эти два дня не видел его спящим. Поговаривали, что он ночевал у костров вместе с солдатами. Кто-то видел в этом солдатскую неприхотливость и единение с подчиненными, кто-то ухмыляясь доносил, что генерал, набравшись к вечеру, просто падал по дороге, а солдаты укрывали его от глаз командующего, который пьяных терпеть не мог. Пастор не находил в этих утверждениях противоречия, разумно полагая, что всё в этом случае могло сойтись к единому знаменателю. И здесь он так же был, по-видимому, прав.

Окончив краткую речь, Розенберг, указав на колонны французов, что-то крикнул солдатам, и те странным образом не отозвались ему ответ. Розенберг направился на вторую линию неспешно, нимало не обращая внимания на картечь и пули, которые неслись ему вслед.

Атакующие колонны подошли на дальность прямого выстрела и, остановившись, открыли ураганный огонь. Только здесь за первой линией русских французы увидели вторую и третью, появления которых, по-видимому, не ожидали. Но более всего их пугал уезжающий от них прочь «седой» генерал. Французы тогда еще не знали, что это не «тот самый» старик, но, когда выжившие всё поймут, будет уже поздно. Словно предчувствуя беду, прекратив стрелять, французы истошно всем строем закричали. Вопль тысяч голосов нередко в иных сражениях работал, лишая противника мужества еще до непосредственного столкновения. Но только не сейчас. Зловещее, гробовое молчание было им ответом.

Оставив полковые пушки в тылу, французы продолжили движение вперед и, выйдя на сто шагов, крикнули еще раз. Им снова не ответили. Вместо этого вторая линия русских, подчиняясь приказу Розенберга и толстого, похожего на бочку генерала Мансурова (одна из немногих русских фамилий, давшаяся аббатисе легко), быстро двинулась вперед, заполняя ручейками просветы между шеренгами в первой линии, пока она не превратилась в сплошную зелено-красную стену, удобную для поражения с дистанции, но страшную в своем единстве в развернувшейся чуть позже штыковой. Аббатисе в очередной раз стало ясно: во всем, что касается войны, у этих живущих по греческому закону «варваров» все жутко неслучайно. Начальное построение первой линии мало того что позволяло перекрыть всю долину по ширине, так еще и спасало от пуль и картечи превосходящего противника. Значительная часть огня французов прошла меж шеренгами, но не достигла второй линии. Теперь же, когда линии сомкнулись и представляли в теории удобную мишень, стрелять было поздно. Французы попытались это сделать, остановившись и начав перезаряжать ружья. Но было поздно. Зелено-красная стена, повинуясь безмолвному и страшному в своей простоте жесту Розенберга «вперед!», подхваченному в первой шеренге Ребиндером, все так же молча пришла в движение на всем своем протяжении. Отдельные выстрелы французских гренадеров и их еще более редкие гранаты, брошенные впопыхах, порой и с незажженными фитилями, ровным счетом ничего не изменили в поступательном движении «стены». Она смела первые три шеренги противника так, как будто их и не было. Русские быстро, с чудовищным навыком сбрасывали синие мундиры со штыка и, как их учили, глядя не в глаза, но в тело, втыкали его снова и снова, не останавливаясь ни на шаг.

Первая линия французов была уничтожена в несколько минут. Но «стена» и не думала останавливаться. Ее шеренги с чудовищной верностью созданного из людей механизма сменяли друг друга: пока одна докалывала поверженных, следующая атаковала, и когда эти убийственные для противника волны докатились до второй линии французов и жуткий, слившийся в один сплошной вой крик раненых и умирающих накрыл долину, французы побежали…