Евгений Тимошенко - Aber Sellenberg. Исповедь контрабандиста. Левобережье Днестра. Темная сторона Луны

Когда мы всей ватагой подошли к стадиону, они потеряли свой мяч. И один из компании подбежал ко мне и попытался выхватить его у меня. Напряжение последних часов дало себя знать. С правой ноги я врезал ему в промежность, он просел со всхлипом, и в этот момент я добавил ему по голове мячом.

На следующий день меня исключили из школы на две недели. Этим дядечкой оказался замполит дивизии. Понятно, что олимпиада накрылась медным тазом. Последствий для родителей не было, так как мой отчим был классным специалистом по восстановлению старых «Волг». И на олимпиаду в Дрезден поехал протеже нашего завуча – Аркадий, сын какой-то шишки. До сих пор помню его руки. Они все время были потными. Хотя парень по характеру был замечательный.

Но остановить меня было не так-то просто. Знания немецкого языка мне очень помогли. Я просто сел на поезд и поехал в Дрезден – город моей мечты. Кандидатуру они поменяли, но вот документы на претендентов-участников были отправлены раньше, и Аркадию пришлось везти новые с собой. Мою же фамилию никто не вычеркнул там до его приезда, да и причина замены немцам была не понятна. Так что оставили они меня в списках, но и его тоже включили.

Не занял я первого места, но третье стало моим по праву. А, как известно, победителей не судят. Авторитет школы №61 вырос, директору – благодарность, а меня восстановили в школе. Завуч же с тех пор под физику меня и подвела. В общем, знаний у меня по этому предмету было мало.

Сразу после провала экзамена по физике ко мне подошел Влад Шатилов, поинтересовался успехами. Я рассказал, конечно, но на душе не полегчало. А он тоже жил в Германии, только в Ваймаре, и его отец выехал туда на замену из Рыбницы. Он хорошо знал моего деда. Так что взял Юрий Владимирович, да и пошел к начальнику училища – генерал-майору Еремчуку, который и был тем самым командиром полка в нашем городе, да вот вырос.

Вызвали меня на приемную комиссию. Захожу, генерала узнал сразу, он с моим дедом не раз на рыбалку ездил, да виду не подал. А он мне сразу в лоб: « – Ты, что ли внук Сушкова?»

– Я! – отвечаю.

– Служить хочешь? – спросил он

– Так точно! – отбарабанил я.

– Все! Иди и служи! – отрезал генерал.

Так я попал в седьмую роту Высшего военного инженерно – командного училища им. Маршала инженерных войск Харченко. И в 16-ть лет 30-го августа 1982 г. принял присягу на верность Родине. Служба шла без приключений, – зарядки, занятия, наряды. Это даже не напрягало. Ребята были разные, со всего Советского Союза, хохмили, как могли. Стою я как-то дневальным по роте в ночное время, а только-только нам выдали ПШ и теплое белье после перехода на зимнюю форму одежды. Подходит ко мне дежурный по роте сержант Чиж (тот еще хохмач) и говорит:

– Давай, бери нитку с иголкой и пошли!

Берем эти принадлежности и начинаем пришивать теплое белье, что на ребятах, к простыням и матрасам. А на утро команда:

– Рота, подъем!

Что тут началось! А Чиж стоит и за живот держится:

«– О-о, вот еще у одного парашют не открылся!»

Гонялись за нами потом по всей казарме. Но без злобы. Ржали все…

Неделей ранее ребята с четвертого курса узнали, что я хорошо по-немецки шпарю, ну и пристали: сдай зачет, сдай зачет. Программа четвертого курса посложнее будет, но я пошел. Переодели меня в старшинскую форму Володи Корсуня, а он усатый был. Вот была хохма! Захожу в аудиторию, сажусь за стол, рассматриваю задание, а там, блин, новая техника Бундесвера и ее характеристики. Вспотел, но кое-что вспомнил из того, что в ГДР видел. И понеслось! Написал и подхожу к преподавателю, а у нее привычка была: она в лицо не смотрела, а только на погоны почему-то. Проверила написанное и говорит:

– Странно… Ладно, Корсунь! Садитесь и возьмите этот журнал. И подает мне «Зарубежное военное обозрение».

– Откройте любую страницу и переведите! – сказала она. Открываю и начинаю переводить. С удивлением подняв брови и снимая очки (близорукость) произнесла:

– А что же это Вы раньше старшина так не работали? Не могу я Вам поставить за семестр пятерку все равно. Но зачет сдан!

Ну, тут это быстро распространилось по училищу. Пятая, шестая, четвертая роты. Было весело. Отношения складывались хорошие, да и дедовщины никакой. Через пару недель моей службы меня знали все. Я, конечно, не борзел, но в случае легких ошибок со стороны старшекурсников просто мог им от себя лично сделать что-то веселое и без последствий.

Как-то раз прихожу в курилку, а в ней сидит Серега Васлуяну, мы с ним еще в военкомате нашем познакомились. Хмурый и нервно курит. Разговорились. Оказывается, он со стажером с четвертого курса подрался. И командир его роты майор Кантор подал рапорт о его отчислении из училища. Не буду здесь подробно останавливаться на этом, скажу лишь, что после разговора со своим командиром роты, капитаном Гнидко (а он был тоже нашим земляком, хотя нигде это не афишировалось), Сергея оставили в покое. Да и сам майор Кантор по шапке получил.

Полевой выход в конце ноября все изменил сразу.

Подняли по тревоге. Собрались быстро. Часа два бежали, молча, при полной выкладке. Потом начали хрюкать. Под утро объявили привал. Позавтракали и сразу начали галдеть и обсуждать друг друга. Я был рад, что нахожусь среди этих ребят. Вечером для меня наступил апофеоз этого действа. Разбили лесные палатки на ночь, навалили соломы. А младший сержант Дорощук взял и автомат мимо пирамиды положил. Взводный наш, старший лейтенант Рога спрятал его. Раздалась команда на построение, а я встать-то и не могу, – ноги перестали слушаться.

Так я попал в госпиталь, в хорошие руки Юрия Ивановича Терезова. Это не просто врач, но Человечище! Как ему удалось меня на ноги поднять, до сих пор понять не могу. Но удалось! Спасибо ему большое!

События того полевого выхода я намеренно описываю очень кратко, так как не хочу, чтобы те, кто еще жив, пострадали. Дело замяли, я выкарабкался, так что чего уж…

Когда пришел в себя, странное чувство возникло – чувство одиночества. Пришла медсестра, принесла мне виноград. Я попытался встать, но тут же завалился. Такая тоска вдруг охватила. Что делать, как дальше жить!? Закусил подушку, да так и пролежал почти сутки. Мне что-то кололи, не знаю, я отключился.

Наутро пришел Терезов. Поглядев на меня, спросил:

– Ну, что сынок? Попал? Я молчу.

– Ладно, – говорит, – молчи. Ты молод еще, организм крепкий, мышцы есть. Вытащим. Диагноз неважнецкий, но прорвемся. Только соблюдай все, что пропишу, – и улыбнулся.

Его коротко стриженые седые усы топорщились при этом так смешно, что я не удержался и улыбнулся в ответ.

Началась интенсивная терапия. После пункции стал быстрее идти на поправку. А на теле от уколов не осталось живого места. Через неделю меня из реанимации перевели в общую палату. Ребята подобрались веселые, только двое ходячих. Возле дверей лежал Витька Дейбук, а рядом с ним Сашка из Белоруссии, те еще чудики. Чего удумали. У Терезова ко мне было какое-то особое отношение, так что ни санитарки, ни медсестры мою постель и тумбочку не досматривали. Так вот эти двое стали в «утках» брагу делать, и ко мне под койку прятать. Вонища! Рано утром проветривали. Так, однажды (благо мы на втором этаже располагались) Витька умудрился вывалиться из окна – рама слишком сильно открылась. Спасли кусты, что внизу росли.