Евгений Тимошенко - Aber Sellenberg. Исповедь контрабандиста. Левобережье Днестра. Темная сторона Луны

Смеху было на весь госпиталь, но брагу перестали делать.

В общем, через полтора месяца я был на своих, хоть и шатких пока, ногах. И дед, и мать узнали об этом поздновато, но их поддержка сыграла свою роль. Дед бросил все и восемь часов трясся в «Запорожце», чтобы поддержать внука. А для него это испытание было не простым.

Ребята из училища тоже не оставляли меня своим вниманием. Практически вся рота и даже четвертый курс у меня побывали. Низкий поклон им за это.

Вернулся я в декабре, под Новый Год. В казарме все были удивлены, думали, что уже все. А это все уже и было, да только никто об этом не знал. Сдали январскую сессию и поехали по домам в первый отпуск. Две недели дома – это что-то! Все плакали. Дед все ходил и приговаривал, мол, наша порода.

В начале февраля, по приезду в училище, я зашел к командиру роты – Лене Гнидко доложить о своем прибытии. Выслушав мой доклад, произнес:

– Проходи! Садись! Я получил приказ отправить тебя во Львов, в окружной госпиталь, – продолжил он.

– Почему? – спросил я

– Это все твой возраст. Все перепугались. Так что выбор у тебя небольшой. Все, завтра получишь проездные и направление, – закончил он.

На завтра ничего не получилось, так как в строевой части оказались не готовы документы. Поэтому прибыл я во Львов только через две недели.

Начальник отделения полковник Кленов был замечательным человеком и прекрасным врачом. Но он меня сразу предупредил, что это освидетельствование направлено только на мое списание в запас. Так что иллюзий не оставалось.

Не обошлось и без смешного, конечно же.

В нашей палате лежал прапорщик, не буду называть его фамилии. Вредный и нудный до безумия. Но однажды терпение у ребят лопнуло. Ему перед какой-то процедурой сделали клизму и очень большую. Коридор в отделении был длинный, и туалеты были расположены в обоих его концах. Двери кабинок не доходили до пола сантиметров на десять и при этом были достаточно высокими, то есть – просто так не влезешь. Процедурная находилась ровно по середине общего коридора. Ребята взяли несколько пар тапочек и расставили их в кабинках, предварительно закрыв их изнутри. Так что, всяк туда входящий понимал, что все занято. Ну вот, вышел он значит из процедурной и направился не спеша в сторону туалета… Ткнулся, а там все занято и кабинки заперты. Разворачивается и направляется в другое крыло. А до него метров сто. Туда он уже прибежал. Но и там оказалась та же картина, что и в первом. Тут он уже заорал, как резаный и помчался в первый туалет. Но тут случилось невероятное. Дело в том, что он, как, впрочем, и мы все, был одет в больничную пижаму не по росту. Так что пробегая мимо процедурной он споткнулся, вернее, запутался в собственных штанах и упал. Этого удара его организм уже не выдержал. Вот и представьте себе картинку: кафельный пол, на нем лежит груда полосатого белья на человеческом теле и орет. А тело еще пытается при этом держать свои штаны в районе щиколоток, дабы не пролить на пол, то, что влили. В этот же день его перевели в другое отделение.

Через месяц меня вызвал Кленов и сказал, что комиссия признала меня негодным к строевой службе.

Уезжал я из госпиталя в подавленном состоянии. Компанию мне составил курсант из Хмельницкого артиллерийского, Дима, кажется. Приехали на вокзал, а денег ни у него, ни у меня не было, только проездные. Пошли в туалет отлить. Заходит обходчик, видимо тоже по этому делу, а Димка ему сразу в лоб:

– Дидько! Дай три рубля!

А это в переводе с украинского языка означает – бес. Он хотел по-украински ему, да получился конфуз.

– Милиция! – заорал обходчик.

Мы рванули, как два гнедых с места на ипподроме. Заскочили в трамвай возле вокзала и весь маршрут ехали молча. Покружил он нас по Львову и вернул обратно на вокзал. Во время. Подошел наш состав и как только он тронулся, нас просто разорвал смех.

По приезду в училище я доложил командиру роты, но он уже все знал и даже с приказом об увольнении в запас меня ознакомил. Я попросил его только, чтобы разрешил в последний раз в караул с ребятами пойти. Он подумал немного и разрешил.

Отстояли караул без приключений. Пришла смена, мы построились и пошли в училище. Дорога с полигона проходила через подземный переход. Как только мы вошли в него, я тихонечко запел песенку про Марусю. Весь взвод ее немедленно подхватил. Переход просто задрожал от гула голосов. С таким вот пением мы и дошли до расположения роты. Курсанты повысовывались из окон, что там, мол, такое?

– Да, Шелленберга домой провожают.

Так наступила моя гражданская жизнь.

Приехав домой, я оказался в окружении своих родных. Отчим косился на меня и при всяком удобном случае упрекал мать за то, что такого родила. Сводная сестра Оля была еще слишком маленькой, чтобы воспринимать все всерьез, но и она как-то жалостно на меня смотрела. В результате было принято решение о том, чтобы уехать учиться и подальше. Так я оказался в Таганроге у тетки. Сдали документы в приемную комиссию радиотехнического института. Тетка уехала на все лето в Молдавию, и мы с дядей (Александром Васильевичем) остались вдвоем. Он служил тогда в штабе ГО Таганрога и будучи человеком общительным знал всех и вся в этом городе. Мы ездили с ним на проверки, ходили на футбол, он перезнакомил меня со всеми ментами. Каждый раз подобные мероприятия заканчивались пьянкой. Веселились от души.

Через пару недель после отъезда тетки ему позвонила его мать из Новосибирска и попросила, чтобы он принял какую-то родственницу с сынишкой на отдых. Спустя пару дней они прилетели. Ее звали Татьяной. Саша, как мы его в семье называли, не хотел этой дамой заниматься и все переложил на меня. Мне было тогда семнадцать, ей двадцать пять.

Однажды вечером Саша пришел с работы под «шафе» и сразу же пошел к себе в спальню. Мы же были уставшие, так как сами только пришли с моря, пробыв там практически весь день. Таня все же оторвалась от кресла и пошла на кухню, надо было и пятилетнего сынишку накормить. Сделав это, она меня позвала.

– Давай перекусим! – произнесла она. – Может, выпить хочешь? – продолжила.

Я ответил, что не против. Взяв стаканы, достала из холодильника вина. Разлив по бокалам вина, она подсела ко мне и провела рукой по волосам.

– Красивый мальчик… – только и произнесла Таня.

Кровь ударила мне в голову и без вина, я обнял ее и поцеловал.

– Подожди, пусть ребенок уснет, – проговорила она.

Обнимая и целуя ее, ощущал что-то новое в своем теле. Присутствие женщины и ее ласки будоражили меня, заставляя все крепче сжимать ее в своих объятиях.

– Не торопись! – прошептала она.

Я оторвал свои губы от ее груди и поднял лицо.