Дмитрий Долинин - Иллюстратор (сборник)

Трое суток Тимофей не выходил из дома, рисуя, крася непослушной, отвыкшей рукой эскизы сценического воплощения «Путешественника». Принес Костроминой. Та все еще служила худруком театра, хотя Нержавейкой ее звать перестали. Беспощадное время свершило свое дело. Коррозия все же и ее достала. Превратилась Нержавейка в грузную пожилую матрону. Однако продолжала говорить в быту и на сцене манерно, с придыханием, с воркующей кокетливой интонацией. «Всунули, а вынуть забыли», – насмешничали наглые закулисные циники.

– Ах, – сказала она, – как прелестно. Вы, Тимофей, стали настоящим художником. Прелестные эскизы.

И задумалась. «Вычисляет, сколько сэкономит, не платя Корешанскому, – соображал Тимофей. – Мне, сверх обычной зарплаты, не даст ни копейки».

– Пожалуй, надо показать Корешанскому, – покачала она головой.

– Незачем, – сказал Тимофей. – Подходит? Тогда работаем.

На другой день собрались втроем. Явился режиссер, высокий, тощий, длинноволосый и чернобородый парень. Носил он странную фамилию Кангро. Знакомясь, непременно объяснял, что она происхождения эстонского, но сам он никакого отношения к Эстонии не имеет, а питерец в третьем поколении. Поминал бабушку Марию Карловну. Вот она-то по-русски говорила с трудом. Кангро бегло просмотрел эскизы и принялся говорить. Говорил долго, тихо и рассудительно. Наверное, давала о себе знать медленная эстонская кровь.

– Смерть – это одновременно и ноль, и бесконечность, – философствовал он. – Такая штука, которую никак не представить. Что непостижимо, то пусто. Я взял за основу эту непостижимость. В людском мире осталась одна ценность – нефть. Но это призрак. Ложь. Смерть – единственная правда и подлинная ценность. Я хочу устранить причинно-следственные связи. Пред ее ликом. Никакой логики в действиях персонажей. – Он воздел руку с указующим вверх пальцем. – Как шум ветра и течение воды. Парадоксальность – главное. А суицид – наиболее иррациональное и поэтому привлекательное проявление психики Homo sapiens. Для него не существует буквального объяснения. Но за ним – истина.

Костромина внимательно слушала, поглядывая на него, как показалось Тимофею, с некоторым даже восхищением, и Тимофей подумал, что между ними существуют какие-то особые, не только рабочие отношения.

– Я хочу избавиться от актерской манеры адресоваться двадцатому ряду. Пусть говорят как в жизни, бормочут, заикаются, ищут слова… Вы сможете обеспечить всех такими вот маленькими микрофончиками?

Тимофей пожал плечами:

– Начальство даст деньги, обеспечу.

Про эскизы Кангро не сказал ни слова. Выходит, принял. Он не визионер, а литературщик, решил Тимофей и влез в работу. Макеты, планировки, расчеты, фурки, половики, тюли, световые головы. Генераторы дыма. Добыть! Дым нужен легкий и тяжелый. Тимофей решил, что на клубящемся в сценическом зеркале дыму в начале спектакля возникнет киноизображение наивной мечты великого актера о России, шагающей семимильными шагами к социалистическому счастью. Проекция фрагментов цветных веселеньких советских фильмов. Чтоб скакали кони, сверкали сабли и развевались красные знамена. А близ финала – иное изображение, тоже на дыме: тяжелая черно-белая кинохроника, жестокая правда о советской реальности двадцатых годов прошлого века. Расстрелы, реквизиции, умирающие от ран и истощения скелеты, обтянутые тухлой кожей. А где взять хороший цифровой проектор? Как найти и купить копии киноматериалов? Словом, забот тысячи, и Тимофей спал по три-четыре часа в сутки. Ел где придется, дома почти не бывал, а когда приходил, наваливал коту полную миску сухого корма, наливал в другую миску воды, вычищал кювету, быстро что-то съедал и валился на тахту, иногда даже не раздеваясь.

В тот год конец мая в Петербурге был жарким и сухим. Окна квартиры смотрели на юг, тесное ее пространство прогревалось, будто сауна. Однажды Тимофей заметил, что Кейс перестал его встречать, а его еда и питье не тронуты. Находил он Кейса в темных тайных местах: то под тахтой, то под шкафом. Кот был вялым, печальным и глядел в глаза как-то виновато. Потом стало заметно, что живот его раздулся. По-солдатски коротко стриженый могучий ветеринар сказал: почки. В почках и уретре – камни и песок. Моча не изливается. Рыжие больше, чем другие, подвержены этой смертельной хвори. Операция вряд ли поможет, помрет ваш кот. И кот умер. Однажды Тимофей нашел лежащее посреди комнаты на боку, ставшее вдруг плоским, бездыханное, жалкое тельце и заорал в голос. Душная квартира была горяча и пуста. Слезы сами собой лились из глаз. Уложил кошачье тело в обувную коробку. А дальше? В помойный бак? Невозможно. Тело друга. Закопать на кладбище, где хоронят людей? Машина не заводилась. Вернулся домой, нашел в Интернете контору, которая занимается захоронением домашних животных.

Явились два амбала, неумело изображавших сочувствие, забрали кошачий гроб, получили тысячу рублей и ушли. Тимофей представил, как они тут же, в соседнем дворе, только чтоб он не увидел, кидают кошачье тело в мусорный бак, в ближайшем магазине покупают холодное пиво и усаживаются распивать в тени Юсуповского сада. Вяло, разомлев от жары, веселятся, ожидая следующего вызова по мобильнику, радуются, какая им досталась клевая, денежная и непыльная работенка и какие все вокруг лохи…

Нужно было возвращаться в театр. Пошел раскаленными улицами пешком. По дороге потерял сознание, упал. Театральные люди нашли его только на третий день в коридоре зачуханной казенной больнички, оплатили приличную клинику с отдельной палатой и хорошим уходом. Тихо текло время, неизвестное Тимофею, он был без сознания. Инсульт.

– Ну как он? Очухался?

Лежащий медленно открывал глаза, моргал. Фокусировал зрение, сверху что-то громоздилось, нависало. Разглядел. Недобритая дряблая шея. Подбородок, выбритый почище. Бородавка. Волосы из ноздрей. Сивые. Светлые глаза, веки, обведенные красноватой каемкой. Дряблые мешки под глазами. Тонкие сжатые губы.

Дрогнули губы, шевельнулись.

– Ухты, смотрит! – Рот остался приоткрытым.

Откуда-то возник желтый прокуренный большой палец и подоткнул кверху зубной протез.

Лежащий почувствовал, как его взяли за руку, пожали.

– Вы меня видите? Слышите? – спросил рот. – Если слышите и видите, пожмите мне руку.

Тот пожал. Пожал еле-еле, сил не было.

– Пусть скажет что-нибудь, – произнес голос кого-то невидимого.

Тимофей напрягся, вспоминая, как это делается. Что-то в голове его завращалось и забегало. А та голова, что торчала над ним, вдруг поехала ввысь, скукоживаясь, за ней потянулось вверх длинным конусом тело в зеленой медицинской робе. Как в кино – плавный и быстрый отъезд от крупного плана на дальний.