Дмитрий Долинин - Лейтенант Жорж

В тридцатых годах XX века один тогда еще не знаменитый писатель опубликовал повесть про некоего юношу, Мартына. Мартын этот был русским послереволюционным эмигрантом, жил то в Германии, то во Франции, то в Швейцарии, терпел любовные неудачи, да всё никак не мог забыть родную Россию, которую, на самом деле, по-настоящему никогда не видел. Увезли его из России в младенческом возрасте. Мог ли он что-нибудь помнить? Нет, конечно. А далекая и недоступная Россия снилась, манила и манила. Может быть, отец, всякий раз после бутылки красного обретавший дар красноречивого рассказчика, слишком много говорил о далёкой покинутой родине? Очень хотелось её увидеть. Именно что – увидеть. Мартын был созерцателем, зрителем. Впитывателем впечатлений. Не философом.

Случай представился. И, с помощью неких тайных деятелей, он отправился на родину. Можно ли сказать, что он двинулся в страну своей мечты? Нет, мечта – неверное слово, ибо Мартын знал, что там сейчас делается. Обычная жизнь отменена, все чуть ли не строем ходят, машут лопатами, возводя заводские корпуса, роют каналы и кричат ура во славу некоего иноплеменного вождя с рябым лицом и тугими усами. А если что не так скажешь, не так посмотришь, тут же и тюрьма, концлагерь или расстрел. Какая уж тут мечта? Но звала она его, манила, гиблая эта страна, и ничего он с этим не мог поделать. Он отправился туда и исчез. Навсегда исчез. Писатель на этом оборвал свое повествование.

Прошло лет семьдесят, и уже не стало той страны. Тугоусый вождь давно истлел, нагромоздив миллионы трупов, выигранную ценой огромных человеческих потерь войну (опять трупы) и скукожившееся, разучившееся работать население. Страна, конечно, никуда не делась, но со временем уменьшилась в размерах и поменялась. Как она поменялась, достаточно ли поменялась, – вопрос. Но не он сейчас интересен. Интересна судьба Мартына. Или, точнее, судьба того молодого человека, которого писатель назвал Мартыном, ибо, на самом деле, его звали иначе. Однако не стоит играть именами. Мартын, так Мартын. Тем более, имя теперь не частое, заметное, запоминающееся.

Финская весна 193** года запоздала. В мае под густыми елями в лесу еще лежали пятна грязного подтаявшего снега, но на полянках под солнцем уже зазеленела трава и высунулись свежие листики брусничных кустов. Трое с рюкзаками, одетые в удобную спортивную одежду, пробирались по глухому лесу. Двое были совсем молоды, почти мальчишки. Третий – лет сорока. Ели сменялись соснами, бурелом – болотом, глухие овраги – сухими холмами. Шли походники давно, устали, но Мартын, самый младший, хоть и самый длинный, белобрысый, голубоглазый, с чистым, словно девичьим лицом, не умолкал:

– Лес… Никогда в настоящем лесу не гулял… Разве во Франции лес?.. Вот здесь лес, так лес… Вот это елка, так елка… Как в России… Шура, а это что за гриб?.. Как называется?

Шура чуть постарше Мартына. Узкоплеч. Очкарик. Сухое, аскетическое лицо.

– Мухомор, – буркнул устало. – Вы, Мартын врете, на самом деле, и во Франции всё есть… Лес случается как в Сибири… Даже мухоморы…

– Стойте, господа… Простите, – товарищи, – остановил их на холме старший, Сурин. – Нужно свериться с картой. Отдыхайте.

Сбросили рюкзаки, потянулись. Раскинув руки и задрав ноги на ствол ближайшей сосенки, Шура улегся в траву, пробитую зелеными кустиками черники. Сурин присел на корточки, пристроил на коленях карту и компас, вглядывался, изучал. А Мартын не умолкал.

– Господин капитан…

– Мартын! Забыли – никаких господ! Если уж по чину – тогда товарищ! Помните, куда мы идем! Что вам?

– Все время путаюсь – если с Невского идти по Надеждинской, Ковенский переулок до Бассейной или после?

– Погодите… Невский… Далеко ещё до Невского…

Разобрался, наконец, с картой.

– Нам туда. Вперед, орлы!

Навьючили рюкзаки. Двинулись.

– Иван Андреевич! Так если с Невского по Надеждинской, Ковенский до Бассейной или после?

– Зачем вам Ковенский? Адресов на Ковенском у нас не значится. Кстати – как Надеждинская теперь называется?

– Надеждинская?… М-м-м… Забыл… Как же ее…

– Вы плохой ученик, Мартын. Двоечник. Как Невский называется, помните?

– Проспект 25 октября.

– То-то. Шура, а как Надеждинская?

– Улица Маяковского.

– Отлично! Мартын, так зачем вам Ковенский?

– Я там родился. Мы там жили. Погляжу на свой дом.

– Ты его помнишь, Мартышка? – усмехнулся Шура. – В восемнадцатом тебе три всего года было. Или два. Что ты мог запомнить?

– А вот и помню. Пять лет мне было. Там ворота приметные. Вернее, не ворота, а тумбы у ворот. Каменные. На них такие страшные… лица. Я помню. Они мне даже снились.

Тяжело вытаскивая ноги, походники миновали чавкающее болото, поднялись на взгорок, когда-то поросший хилыми, нынче засохшими осинками, протиснулись между их назойливыми голыми колючими ветками и спустились к берегу черного торфяного ручья. Русло его перекрывали упавшие стволы и полусгнившие сучья. Осторожно ступая, покачиваясь, стараясь не оступиться, первым перебрался Мартын. Шура кинул ему свой рюкзак и пробалансировал следом. Последним шёл Сурин. Один неуверенный шаг, другой. И вдруг – вскрик, треск сучьев, ругательства, – оступился и сорвался в ручей. Мартын и Шура бросились к нему и вытащили на берег. Он попытался встать на ноги, но тут же осел.

– Нога! Кажется, подвернул.

Снова попробовал встать и опять осел от невыносимой боли.

– Нет, не могу. Проклятье!

Шура ощупал ногу Сурина. Тот громко вскрикнул.

– Это перелом. Вот тут. Кость выпирает, – сказал Шура, растерянно обернувшись к Мартыну.

– Идите без меня, – простонал Сурин – Нужно идти! На той стороне ждут. Не пройдете теперь, – окно закроется. Надолго.

– А вас тут оставить? Вы же погибнете!

– Не ваша забота. Идти вперед! Приказываю… Дотащите меня до границы. Дальше – без меня.

– Вы погибнете!

– Раз в сутки вдоль границы проходит финская стража. Не сегодня-завтра меня найдут.

Усадив Сурина на сплетенные руки, походники тяжело поднимались на последний холм. С холма, если раздвинуть едва зазеленевшие кусты, виднелась глубокая долина, на дне которой извивалась узкая серебристая речка. Посредине речки – каменистый островок, и на нем торчал покосившийся пограничный столб. Сурина усадили на нагретый солнцем валун. Он посмотрел на часы.