Дмитрий Долинин - Иллюстратор (сборник)

То есть мне кем-то было показано, как я нашел кота, который стал Кейсом, жил вместе со мной, а потом умер. Причем показано с точки зрения кота. Как будто этот кот – еще один, уменьшенный Тимофей Михалев. Кажется, я на пороге открытия какого-то загадочного явления. Но погожу с выводами. Нужно убедиться досконально.

16 августа.Был у врача, рассказал. В общих чертах, конечно. Санаторная врачиха: полная, круглое гладкое лицо, ухоженные пальцы в кольцах. Смотрит равнодушно и с недоверием, поддакивает, не спорит, иногда выдавливает пустое слово. Наверное, не понимает, что значит выражение «точка зрения», и думает, что я сошел с ума.

18 августа.Телевизор. Утро. Сериал, там Мальвина. С кем-то целуется, спорит, обсуждает любовные дела подруг, скрывается от кого-то. На себя не похожа, стала старше, пополнела, не сразу узнал. Выключил. Слишком разволновался, сердце зачастило. В голове напряг. Сегодня опять ел сырники со сметаной и сказал «сырники» почти хорошо. Только «р» получилось картаво, по-еврейски. Или по-французски? Пытаюсь говорить другие слова. Кое-что получается.

20 августа.Вдруг невзначай почти свободно заговорил. В столовой со мной за столом две тетки, грузные, старые. (А сам-то я кто – юный мальчик?) Тетки эти привыкли, что я всегда молчу. Вначале я им написал на бумажке, что не могу говорить. Они же трещат без умолку. А я молчу. Наверное, привыкли и решили, что я еще и глух. Трещат. Даже поесть забывают. А я вправду их никогда не слушал, отключался. Их болтовня для меня вроде фонового шума. Тут вдруг услыхал: все время стреляют, убивают, взрывают. Насторожился. Опять про грузинскую войну? Продолжение монолога, без паузы: одного у них не отнимешь, белье там как постираешь, сохнет очень быстро. Сочетание войны и сушки белья меня удивило. Тем более что стирка и сушка белья были прежде моей постоянной домашней заботой и головной болью. Показалось, что было это давно, в прежней моей одинокой жизни. Вдруг из меня вылетело: «Это вы о чем?» Они воззрились на меня. Немой заговорил! Наверное, тут же решили, что я раньше придуривался. Повторил вопрос. И одна ответила: «Это мы об Израиле, там после стирки все моментально сохнет. Жарко».

Кажется, я могу говорить. Проверил у себя в комнате, наговорил много слов в микрофон, записал в компьютер, прослушал. Говорю все, но как-то замедленно, неуверенно. «Р» все еще с французским оттенком.

25 августа.Еще одно видение. Сверху. Я на огромном книжном шкафу. Далеко внизу – тахта, на ней – мужчина и женщина. Голые. Темно, но я кот, я вижу в темноте. Мужчина – другой я – лежит на спине лицом кверху. Она сидит на нем. Двигается вверх и вниз, ее руки упираются в его плечи. Женские стоны. Скрип. Мне это, как в первый раз (а был ли он, этот первый?), почему-то кажется ужасным, отвратительным, потому что знаю – она врет, играет, артистка. Но глаз не отвести, притягивает. Они делают то, чего меня сами лишили. Чувствую: нужно что-то предпринять! Знаю, что нельзя, но ничего не могу с собой поделать. Чувствую – встал на все четыре лапы, напружинился. Медлю, верчу задом, рассчитываю траекторию. Прыжок, полет. Плюхаюсь на маленький свободный пятачок тахты: бэмс! Огромная Мальвина что-то выкрикивает, вскакивает на тахте в рост, с размаху бьет меня ногой, сбрасывает с тахты, спрыгивает на пол, еще удар – вылетаю за дверь. Дверь захлопывается. Голоса неразборчивые, громкие. Хочу кричать – она тебя обманет, выгони ее. Ору дурным кошачьим голосом. Членораздельно не умею. Я – кот, слова мне не положены.

Видение кончилось. Как я (большой, настоящий) догадался о желании кота кричать? О его знании будущего? И еще я понял, что кто-то осудил кота за гневные мысли и этот прыжок. Кейсу было ясно указано, что так поступать нельзя. Кем? И почему нельзя, ведь это – она тебя обманет – потом подтвердилось? Кот хотел меня предупредить, но тогда не вышло, я его не понял. И как я теперешний узнал про это? Слова не звучали, не было никакой надписи, вроде киношных субтитров. Получается, что я большой вживаюсь, как актер, в образ своего персонажа, в запись впечатлений, желаний и чувств маленького кота, покойного Кейса. В запись его сознания и души. И иногда понимаю их. Принимаю и расшифровываю информацию, когда-то отправленную ему. Становлюсь Кейсом. Как бы проживаю чужую жизнь, вроде героя из пьесы Батуры. Это мое открытие.

Кстати, его (своих) передних лап я не видел ни разу, хотя любой кот их наверняка видит.

А вот мое научное (ха-ха) умозаключение: после инсульта у меня в мозгу случайно открылся какой-то специальный центр, который в обычной жизни существует, но всегда наглухо закрыт. У всех так? Центр этот понимал и запоминал, записывал в памяти все, что чувствовал и видел кот. Тайно и без слов общался с котом. И вот вывод: кот – не животное или не совсем животное, а частично такой же, как и мы, человек. Или какое-то иное, неведомое существо. Только маленькое и немое. Вспомнил свою давнюю мимолетную мысль, что Кейс – человек бывший, согрешивший в прошлой жизни, а в новой он просто вставлен в меховую кошачью шкурку. Такое ему наказание. Я ведь часто смотрел ему в глаза, а он мне. И я иногда спрашивал его: чего ты, кот, печалишься? Глаза у него были печальные. Может, он печалился, потому что был когда-то человеком, а стал котом и не умел ничего сказать. Или мне сочувствовал. А может быть, хотел, чтобы его любили и понимали. И больше ничего. Любить-то я его любил, но как-то так, свысока. А ему нужно было на равных. А понять кота – как его поймешь?

31 августа.Еще одно эротическое зрелище. Мизансцена та же, что и в прошлый раз. Кот, оказывается, видел, как Мальвина мне изменяла на нашей постели. С кем? С Кангро! Я (кот) так же, как прежде, вопреки запрету, спикировал на них, хуже – на мужскую голую спину, с когтями выпущенными, и так же был изгнан ударами ноги в коридор. Только бил меня на этот раз Кангро. Бил сильно, и я летел, кувыркаясь. Из-под захлопнутой за мной двери донесся отвратительный запах йода. На этот раз новый бессловесный приказ, который я осознал, пребывая в кошачьей шкуре, приказ – так больше никогда не делать – был самым строгим.

3 сентября.Я на полке над столом. Большой я возится с компьютером. Я (маленький) знаю, что это – примитивная грубая техника. Ну, что тут поделать, эти большие отстали, безнадежно отстали от тех, кто меня сюда послал. И нечего ему думать, что послан я за грехи. Глупости! Нет, я – наблюдатель и хранитель. Отправлен сюда не со злом, а с добром. На земле миллионы котов, и все они посланы, чтобы оберегать своих хозяев, учить их жить в мире. Однако тут произошла какая-то ошибка. Сбой программы. Мы-то понимаем больших, но они нас не понимают. Мы – неудачные учителя. Тот, кого зовут Тимофеем, должен научиться понимать, любить и прощать. Только и всего. Я смотрю на него и умоляю: «Ну посмотри же на меня, посмотри, разгляди, какой я хороший, преданный, красивый». Стоп, красоту исключаем. Дело не в ней. Вон Мальвина какая красотка. И что? Смотри, гляди мне в глаза! Люби! Он вдруг начинает озираться. Потом замечает меня. В глаза! Мы долго глядим в глаза друг другу, он привстает, стул падает, его рука тянется меня погладить, треплет мои уши. Хватит. Я спрыгиваю и нарочито гордо удаляюсь.