Михаил Левин - Фантазия в tempo rubato. Роман-трилогия о новейшем матриархате. Первая часть «Украденное время»

Ах, читатель, если бы Вы были на Тверском бульваре в тот момент… то не пришлось бы подбирать слова…

В Аптекарском зале знаменитого московского ресторана «Кафе Пушкин» для великолепных роз Нестерову предложили огромную, хрустальную вазу, по форме напоминающую гигантскую фиалку. Цветы опустили в нее, и ваза украсила маленький столик возле основного, обеденного стола, накрытого кипельно-белой скатертью.

Ровно в 16.58 Нестеров вышел на улицу, в костюме, без пальто, замотав горло шарфом и держа телефон в руке. Он многозначительно взглянул на молодого человека в ливрее, встречающего всех гостей заведения. Тот… с пониманием кивнул. Шли минуты…

Она шла по бульвару. По центральной е части и попала в поле зрения Бориса в 17.03.

В черном, длинном, ассиметричном, кашемировом пальто, с округлыми полами, на широчайшем поясе, с ниспадающими широкими концами, напоминающими листья кувшинок, модельных, дизайнерских сапогах, благородного… красного цвета. С распущенными, каштановыми волосами. Кисти рук скрывали красные, в тон сапожкам, перчатки. Она шла, позволяя потоку жизни вокруг двигаться быстрее, говорила с кем-то по телефону и дарила прохожим улыбки…

Зачарованный Нестеров следил за каждым Ее движением. На пешеходном переходе напротив ресторана Она вдруг оторвалась от земли. Не высоко. Не выше чем на пол метра… и плыла… так же медленно, как и шла…

А вот и Ее рука. Левая рука. Готовая к поцелую…

Совершенно новые эмоции, словно открытые только что космические звезды, не давали Борису прийти в себя, сосредоточиться, улыбнуться, даже начать что-то говорить, делать, ухаживать, наконец! Божественный шлейф Ее духов приводил Бориса в смятение окончательно. Лишь маленькие неловкости, погрешности, странно пощипывали… Он открыл дверь, но Она вошла не сразу, лишь улыбнулась и вошла только потом. Затем суетливая сцена возле гардероба… стола…

Теперь они сидели напротив, а высокий, молодой человек в строгом жилете и длинном, белом, строгом фартуке в пол и белых перчатках, открывал перед ними меню. Борис, изменяя себе, даже не чувствовал располагающей, уютной, атмосферы этого привилегированного ресторана. Портреты медиков на стенах, медные аптечные весы, микроскопы, книги, энциклопедии и медицинские атласы, игрушечный паровоз, книги, ароматы хорошей кухни, теплый воздух… все проходило мимо, оставалось незамеченным.

Буквы прыгали. В слова… они никак не складывались. Зато Лариса… не подавала и виду. Как само спокойствие, изучив меню, украдкой бросив взгляд на совершенно потерявшегося где-то Бориса, она сделала заказ. Подали карамельную свеклу, бутылку сельтерской, два бокала Camus и лимон.

Где-то фоном, соблюдая традицию русского ресторана, заиграли романсы. Зазвучала подборка. Вертинский, затем Пономарева…

«А напоследок я скажу…

Работу малую висок

Еще вершит, но пали руки…»

Звучал романс и Нестеров, словно сама бесприданница, Лариса Огудалова, подобрав ноги, приоткрыв рот, страстно смотрела на Паратова… тонула в его голубых глазах… ЕЕ глазах. Сейчас… Паратовым… стала Она. А он… как Огудалова, готов был отдаться, стать частью, кусочком, чем-то неживым и принадлежащим.

Его… Ее бездонные глаза ожили. Говорящие и умные глаза сказали: «Цыц»! Ноги Нестерова обмякли, позвоночник вытянулся, дрожь прошла. Губы и язык, руки, начали что-то чувствовать… Он повторял все точь-в-точь за Ларисой. Салфетка, приборы, локти…

– А здесь когда-то действительно была аптека. Она принадлежала немцам… Фишеру и Мейеру… – вдруг начал говорить Борис, уже не слыша и не воспринимая еще продолжающийся романс Ахмадуллиной.

– Да… да. Вот и портреты, Дидро, Вольтер, Сенека, Ломоносов… ученые, медики, мыслители, – с нескрываемым удовольствием поддерживала разговор Лариса.

– Вообще, то, что мы сегодня… здесь… даже символично… аптекарский зал, ведь я медик в прошлом, – покашливая, стараясь придать словам романтичность, продолжал Борис.

Голос его затихал, только что явившиеся первые лучики уверенности стали ускользать… Она дала ему возможность себя рассмотреть.

Узкая юбка, бледно-синеватого, «лунного» цвета, жакет с огромными, круглыми пуговицами, длинные, чуть вьющиеся, каштановые, с пепельным оттенком волосы… открытые фарфоровые ключицы в вырезе жакета… колье… чуть выше ключиц, из голубого топаза.

– Мм, – как это замечательно. Мужчина… врач… ведь именно эта специальность придает особые качества… – здесь Лариса остановилась, изучая собеседника. Теперь она повернулась к вазе с розами. Сделала Она это так, словно увидела огромный букет впервые. – Как мило! Как прекрасные… красные… розы… это… если я не ошибаюсь… Mon Сheri? – Борис, я прошу Вас, пока еще не подали горячее… чуть пройдемся, здесь рядом… – Она обезоруживающе улыбнулась, видя очередную волну волнения Бориса.

Он встал.

– Да… Mon Сheri… то есть… в переводе… Моя Дорогая… – он положил в эти слова все, что у него осталось на этот момент. Остатки живого тела, его самого.

Лариса, пальчиками, аккуратно, завладела несколькими розами, тремя или пятью… и прошла вперед, деликатно, словно наигрывая мелодию, стуча модельными каблучками по досчатому полу ресторана.

В углу аптекарского зала они остановились. Возле старого фортепиано. Борис, не ожидая подобного маленького события, стоял рядом, и все его естество желало призвать помощников… поддержать его за локти. Он не чувствовал ног, а главное рук. В голове пролетели последние мысли о вчерашнем плане что-то сыграть для Нее и тем самым, завоевать, но вот сейчас, здесь… увы… силы ушли.

– Посмотрите, какая прелесть! – Лариса открыла крышку.

– Да… – только и промолвил Борис… – наверное… Мюльгаут… начало девятнадцатого, раздвоенная дека, нижний демпфер… и, наверное, расстроенный совсем… – он так надеялся на здравый смысл.

– Конечно расстроенный. И совершенно непригодный к музицированию. Мы с Вами просто оставим здесь розы. Они свяжут… это место… этот инструмент… сегодняшний вечер… и нас…, – Лариса положила цветы прямо на пожелтевшую клавиатуру. – Но, если бы я попросила бы Вас… Вы бы сыграли. Я не сомневаюсь. После воздушного шара, – Она так мило засмеялась, – Сыграть для меня один из ноктюрнов Шопена… уверена, не составило бы для Вас никакого труда. Я права? – Она так лукаво подняла глазки.

– Да! Конечно… ведь я музыкант… заканчивал школу…

– Не сомневалась. У Вас такие руки… пальцы… музыканта.

Они стояли друг напротив друга. А розы… лежали сзади на клавиатуре старинного инструмента.