Михаил Левин - Фантазия в tempo rubato. Роман-трилогия о новейшем матриархате. Первая часть «Украденное время»

Волосы высохли. Пальто висело рядом на крючке. Озноб прошёл. Тучи над головой рассеивались. Время неторопливо текло, словно прохладный, лесной родничок. Сигареты закончились. Борис, движением кисти, бросил пустую пачку на край стола и извлек из кармана новую, размашистым движением доставая очередную сигарету и неловко вставляя себе в рот. Он неотвратимо и желанно хмелел.

«Благодарю Вас, Борис, я тронута, но для меня это не новость. Прошу Вас не забыть о предупреждении сообщением перед звонком. До встречи.» – прочитывал Нестеров в очередной, сотый раз, сквозь сигаретный дым, щурясь, не обращая внимание на огромное количество пропущенных разных вызовов, важных и не очень – двадцать три или двадцать пять.

«Я позвоню ей завтра. Конечно. Неоспоримо. Приглашу поужинать. Завтра же. В зависимости от предпочтений в плане места и кухни, выберу ресторан. Теперь цветы… тут не знаю. Буду думать завтра. Дальше… о чем говорить? Нестеров? Ты не знаешь, о чем говорить с девушкой? Женщиной? О чем говорить с девушкой, женщиной, я знаю. Но здесь… случай другой. Первый. Не знакомый. Не понятный. Здесь… ошибиться нельзя. Второго шанса, она может и не дать. Нужно напрячься, Борис Владимирович. Ну? Где твой хваленый интеллект?» – Нестеров настраивался, уже без страха, но нерешительно, чересчур осторожно, как канатоходец, стоя на краю пропасти и задавая себе одни и те же вопросы: – Это тебе нужно? Справишься? Сил хватит?

Его сознание вдруг начало листать. Листать страницы последних двенадцати лет. Почему-то начиная с двадцати, когда его, студента четвертого курса медицинского института, начинающего и довольно успешного, «перестроечного», молодого коммерсанта, в непотребном виде, вместе с друзьями одноклассниками и одногрупниками, слетевшимися к нему на двадцатилетний юбилей, с позором выставили из студенческого пансионата.

В трусах, накрытого ковром, сорванным им же со стены холла второго этажа, навстречу февральской вьюге, с пустым огнетушителем в руке и подарком под мышкой в виде плаката с праздничной надписью: «Вот тебе уж двадцать лет, а ума, пока что нет!»

Двенадцати кавардачных лет. С бесшабашным бизнесом конца восьмидесятых, начала девяностых и таким же крахом. Героической анестезиологией и реанимацией, продажами инсулина и страховок, Петербургом, Москвой. С сутками по двадцать пять, а то и тридцать часов. С коротким браком и рождением сына. С большим, теперь уже бизнесом, который много приносил и много уносил. С шальными доходами и такими же бездумными расходами. Попытками делать новые бизнесы, торговать вторичными квартирами, открывать вьетнамские рестораны в Адлере. С рыбинскими, ярославскими, московскими проститутками, которым он сердобольно подыскивал достойные работы и дарил однокомнатные квартиры. С дагестанской красоткой, Диной Мухамедовой, сменившей почему-то фамилию на Ардани, длинноногой, эффектной украинкой Оксаной Бондаренко, торгующей элитной, загородной недвижимостью и разбившей вдребезги его очередной мерседес, старшим юристом Транскапиталбанка Катенькой Апухтиной, актрисой Клименко, главным бухгалтером российского экспортера виски «Гленфиддик» Эммой Маркарьян… С ресторанами, кальянными, банями с шестами на Минской, Велозаводской… С Парижами, Римами, Флоренциями, Мальдивами, Пхукетами и Бали.

Двенадцати кавардачных лет, приведших к разочарованию, старению, пустоте.

Двенадцати лет, в которых год шел за два. Без выходных и отпусков. Стремительно примчавших его к душевной «пенсии». Приведших к тому, что теперь, когда его звали в баню, он пошловато, глупо отвечал: «А что я там, в бане, не видел? Ведь у всех баб вдоль… поперек вряд ли будет.»

Теперь он старался скрашивать досуг в одиночестве. В полном, или с малознакомыми людьми. Напиваясь, накуриваясь, нанюхиваясь. У себя в съемной, небольшой, но роскошной квартире-студии на Зоологической, слушая Баха или издавая душераздирающие звуки на электронных инструментах, бороздя пески Сахары без гида, пытаясь добраться до Эль-Аюна, забираясь на джипе по крутому, однокалеечному серпантину без твердого покрытия в марокканские горы «Атлас», устраивая стрит-рейсинг в потоке на Ленинском, валяясь на берегу Волги…

Чем дальше, глубже листались страницы, тем отчетливее звучал в его голове вопрос: «Чем я ЕЙ интересен? ЧТО мне ЕЙ о себе рассказать? Вопрос звучал, как вердикт.

«Бизнес? Империя? Вряд ли ТАКИМ бизнесом можно открыто гордиться… Состояние? Счета в „Parex-Банке“? Депозитарий в Банке Москвы? Квартира в Перово, которую отдал бывшей жене и сыну? Квартира в Питере… да… об этом можно упомянуть… но это в Питере, пусть даже на родимой Гороховой, но в Питере! Дом в Никульском? В глуши? За триста километров от Москвы? Толком недостроенный? Машины? Заинтересует ли ЕЕ ВСЕ ЭТО? А я САМ? Интересен ли я САМ? Искусство? Музыка? Игра на инструменте? Театр? Кино? Книги? Языки? Знакомства с творческими людьми, актерами, режиссерами, музыкантами, промоутерами, антрепренерами? Может жизненный опыт? Может спорт? А вдруг ОНА разбирается во всем этом больше?? И что тогда?»

Появлялись безумные мысли найти ресторан или кафе с живым инструментом. Любым фортепиано, путь даже не концертным, расстроенным. Электропиано любой марки… чтобы сесть и сыграть. Произвести впечатление. В идеале – потрясти. А дальше будет легче.

С чего начинать общение с Мечтой – оставалось для Нестерова загадкой.

«Спорт?» – он вдруг снова увидел перед собой Ларису, в соблазнительной, плиссированной теннисной юбочке, длинным, дразнящим хвостом из волос, собранным на затылке, с учащенным дыханием, розовыми щечками, прямым, породистым носиком и вздернутыми бровками.

Увидел Ее, с теннисной ракеткой в руке и ухмыльнулся, опуская голову и заглядывая себе под пиджак. Только сейчас Борис сообразил, что под неизгладимым впечатлением от знакомства со столь прекрасной девушкой, а затем, в процессе погони за Ней по коридорам лужнецкого «тюльпана», он забыл принять душ. Нацепил брюки, набросил рубашку, пиджак и пальто на себя просто так. На тело, изможденное игрой, душу, разрывающуюся на части потоком эмоций.

«Большой теннис… которым я начал заниматься больше чем пятнадцать лет назад, и не потому, что нравилось! А потому, что это было модно! Дорого. Круто! Горные лыжи… Встал на них первый раз еще в девяностом, а потом на них встали все! Тренд! Мать его так! Если и разговоры о спорте, то только о теннисе и о том – кто, когда и какой горнолыжный курорт посетил! А теперь бокс еще этот! Тьфу! Что же мне?? Перчатки напяливать?»

Борис Нестеров, на самом деле, неплохо играя в большой теннис и хорошо катаясь на горных лыжах, спорты эти не любил. А в глубине души – просто ненавидел. Кружка холодного пива после корта или бокал горячего глинтвейна на выкате с горы – вот все, в чем видел он смысл во всей этой спортивной кутерьме. Недолюбливал он и командные виды – футбол, волейбол, баскетбол. Сам играл неплохо, но принципы командной работы входили в конфликт с его естеством. Однако болельщиком, тем не менее, Нестеров был отменным! Знающим, авторитетным. Другое дело, его губила явная неприязнь к российским командам, российскому спорту в целом. Стойкое, воспитанное еще Владимиром Андреевичем, уважение к спорту советскому, сменилось выраженным негативом по отношению к спорту другому. Даже некий патриотизм, к коему взывали все те, с кем он «болел», не помогал. Растягивая слова, предавая им некий глубинный, невидимый и непонятный смысл, Борис говорил: «Не верю… знаю, как это делается. Все на бабки поставлено. Ситуация в спорте – слепок с общества» Все больше и больше, грустно наблюдая за окончанием матча, игры, соревнований с участием европейских клубов, сборных или спортсменов, в живую или по телевизору, он мечтал сделаться маленьким, запрыгнуть в одну из спортивных сумок и уехать… покинуть Россию.