Александр Самарцев - Часть встречи

Как бы ни старался постмодернизм снивелировать фамильные признаки поэзии, в стихотворных опытах они проявляют себя с тою же беспощадностью, с какой на любом носителе выдают и свое отсутствие . Признаков таких немного . Это непрограммируемый вброс адреналина за счет свободного сочетания разных энергий; это интонационные модуляции, свидетельствующие о музыкальном генезисе; это, наконец, слова, расставленные в том порядке, который поэт признает для себя наилучшим . Всеми этими признаками стихи Александра Самарцева обладают в разной, но необманно присутствующей мере . На сем можно было бы и закончить, предоставив дальнейшее читателю .

Но ситуация в поэзии – не как роде или виде словесного искусства, а как главном фиксаторе состояния конкретно русского языка – ныне такова, что наличие признаков Поэта важнее, нежели симптомов версификации . Важнее – потому и значительно реже встречаемо . И только по этим знакам судьбы и породы можно составить мнение о роли поэзии в информационном – то есть постпоэтическом – обществе . Искать точки трагедии – а быть Поэтом в постпоэтическом пространстве по определению трагично – и жать на них ради проверки болезненности – занятие не самое гуманное . Но, во-первых, информационная среда заведомо не гуманистична, во-вторых, такая акупунктура необходима, если есть намерение приблизиться к истине, а не раздать пачку комплиментов, полагающихся по жанру предисловия . Самарцев отчетливо понимает, как легко тут запутаться и соблазниться:

Чем, собственно (бла-бла-бла), и занимается современная поэзия процентов на 90 .

Из короткой биографии нашего автора на «Новой литературной карте» явствует, что по первому образованию он двигателестроитель . Как от чумы убегая от обыкновения пользоваться подобными сближениями, рискну все же опереться – на слово, а не на специальность . Ибо двигатель своей поэзии Самарцев строит из расходного поэтического материала – слова . Эка невидаль… Да вот ведь и невидаль! Система – а настоящий Поэт работает всегда в системе, как бы сам ее ни отрицал, – так вот, система Самарцева им самолично атрибутирована (сегодня за Поэта этого никто не сделает): «Только сама речь, ее волновой характер, слово, как вечно возобновляемый – и бесконечный – ресурс, а не оформляющее образ или даже метаобраз, то есть обозначающее, подсобный материал, если уж до конца честно – здесь казался – и разочарования нет до сих пор – непочатый край» .

Словописцев, оперирующих речью, а не применяющих ее для создания маски, в русской поэзии сегодня единицы . Александр Самарцев – один из единиц . Одно бесстрашие, как правило, ведет за собой череду других . Не побоявшись работать со словом, Самарцев не боится говорить сам с собой, в свою очередь, не боясь от этого сойти с ума, поскольку поэзия изначально, в своей магической и сакральной основе, не умна . Это еще Пушкин подметил . С другой стороны, в одиночке диалог с собой – часто единственный способ спастись от безумия . Потому что на втором полюсе вдохновенья, сладких грез и молитв леденеет и этот страх («Не дай мне Бог сойти с ума!») . Самарцев разметафоренную дурку подымает до хосписа («я крайний в этом хосписе мужчин»), но от этого трагизм только по-новому освещается .

Если поэзия «глуповата», Поэт тем более обязан быть умницей . Самарцев не боится демонстрировать творческие принципы забытого и осмеянного, как все всамделишное, метаметафоризма . Владимир Соколов, написавший: «Нет школ никаких – только совесть…» ошибся – или сознательно – и для своего времени актуально – прибегнул к апофатизму . Но непостижимость дара и его средств совести не мешают . Во всяком случае, не ограничивают ее свободы . Александру Самарцеву школа, из которой он вышел в абсолютное одиночество Поэта, дает возможность поддерживать постоянную связь с ушедшими в иное измерение однокашниками – в первую очередь с Алексеем Парщиковым – и не опасаться дилетантских упреков в подражательности . Перекличка поэтов одного круга так же непосредственна, как переписка разлученных влюбленных . Это есть культурное бесстрашие . Ни с кем не связаны внутренне только профаны .

Пережив, как и все поэты его поколения, «ступор надежд безымянных тупик и облом», Самарцев нашел самый непрямой, но и самый обнадеживающий источник света:

Если последовать за Поэтом, рано или поздно есть шанс убедиться, что туннели когда-нибудь кончаются .

Название новой книги Александра Самарцева вызывающе полемично, и, как и в случае Бродского, это – символ веры: мировоззрение, сведенное к одному догмату, одной непроницаемой для логики формуле . Все есть встреча и все есть речь . Вопрос: может ли речь быть замкнута на себе, может ли монолог не быть диалогом (встречей), может ли речь – любая, от бессвязного бормотания до Нобелевской речи – не быть поиском связи, ее восстановлением, сиречь религией, связыванием оборванных нитей, соединением разрозненных частей?

Прекрасного распавшиеся части и они же – разорванная связь времен… Связывает ли их Самарцев, показывая их в их разрыве (но не распаде!) с иной, чем поэтическая, логикой, оперирующей понятиями дабы вогнать самое жизнь (встречу) в общепонятную схему? Иными словами, достигает ли цельности, воссоздает ли картину мира, его единство, или и в этом случае – апофеоз роящихся частиц, обломки разных лексических пластов, кружащиеся в водовороте текста – каждого по отдельности и всех вместе?

Вопрос не в том, управляем ли этот хаос, а в том, насколько он управляем, становится ли порядком, не переставая при этом быть хаосом? Именно об этом я спрашивал себя всегда, читая или слушая Самарцева уже более двадцати лет . Название новой книги этот вопрос снимает, точнее – переводит и его, и все читаемое на тот уровень, где вопросов уже не задаешь, веря автору на слово, что все это – встреча, переживаемая им настолько сильно, настолько эмоционально, что речь (часть встречи) только такой и может быть – сумбурной, захлебывающейся… .

Эллинист Пушкин как-то обратил внимание на разницу между вдохновением и восторгом, понимая под первым ясность и силу схватывающего понятия ума, ставящуюся греками превыше всего и бывшую образцом миро- и богопознания