Лидия Григорьева - Сновидение в саду

Не знаю, поможет ли ответить на эти вопросы китайская философия, но Восток в книге Григорьевой не туристический и не экзотический . Восток – душа Мира, незыблемый океан гармонии – и читая стихи Григорьевой, постоянно ловишь себя на мысли, что он вечно стоит у порога ее английского дома .

В книге пять частей: «Степной псалом», «Безумный фотограф», «Шелковый путь», «Вечная тема» и «Любовный шок» – не берусь судить, в какой именно упомянутого Востока незримо больше, главное – что он нависает над всей архитектурой книги, как сад . Все правильно – рай находится на Востоке . Значит, все мы родом с Востока, восточные люди . Шостакович пишет Пятую симфонию, «и в нем простор необжитой зиял под тяжестью верблюжьих одеял», в Венеции «Как будто с барского плеча приспущенная, заблистала золототканая парча заплесневелого канала … », «лунный лежал покров, звездный искрился иней там, где Дворец Ветров хвост распускал павлиний», «Ли Бо склонился над водой», «Холмы масличные – безлюдны .... », «У Букингемского дворца чадит цветочная пыльца» … Это мироощущение возникает отчасти потому что автор помнит, «Как время катится в Казани золотое! Времен застоя … А время катится, как шар по белу свету . Другого нету … », возвращается к высокой придворной музе Тредиаковского и Державина, используя даже прямое цитирование, не боится оплакать империю, в которой родилась и прожила лучшие годы своей жизни:

Здесь автор говорит по существу о чести, но вопрос стоит и о сохранении подлинности пути, о том, что невозможно объяснить лишь общим прошлым, о том, что проявляется во всем в человеке, начиная с его жеста и до манеры письма – назовем это цельностью души, что, как минимум, должно быть понятно во времена победившего «расщепленного сознания» . О том, что либо есть в человеке, либо нет, и для меня напрямую связано с талантом и правом на творчество, заслуживающим внимания . Этот существенный, на мой взгляд, момент наиболее интересен в интернациональном контексте поэзии Лидии Григорьевой, поскольку можно предположить, что некоторые народы (не надо запутывать людей, уверяя, что этого понятия больше не существует) сохранили в себе этот первоначальный свет с Востока, а другие отказались от него в пользу новых ценностей и преимуществ . С одной стороны, «Длится, воли нас лишая и сводя с ума, эта личная большая темная зима … » и однажды приходится «стремительно бежать, не уточняя маршрут, его по карте не сверяя, а по душе», с другой – «Мир разрушен взрывною волною . Беспрерывно строчит автомат . В дом поспешно вхожу, а за мною благовейный летит аромат» . В этой ситуации сад выступает как «круговая оборона, от внезапной и черной беды», цитадель, крепость – как тут не вспомнить английскую поговорку о «моем доме» . Необходимое, пусть зыбкое, но укрытие, в котором все равно будешь мучаться мыслью:

Если бы мир, как и прежде, был равен саду, ответ утвердительный . «Говорят, один йог мог» в своем «архаическом лечении» возвращаться к ощущению исходной точки и наготы, однако в том, что мы принимаем за действительность, все иначе:

В раю такие мысли не являются . Но если учесть, что во многом «мы то, что о себе воображаем», а тем паче заняться созданием и разведением собственного сада, какой-то путь все-таки открывается . Лидия Григорьева именно этим созиданием и занимается . В аллегорическом, и в самом прямом смысле . Она – садовник . Не знаю, насколько безумный, но, очевидно, хорошо разбирающийся в растениях и садово-парковом искусстве .

В середине прошлого века «вышла книга Марии Эустахевич «Поэт в саду» . В Англии появилась книга о творчестве Александра Поппа в соотношении с различными искусствами, где большая часть уделена влиянию Поппа на садово-парковое искусство и анализируется собственно проектирование Поппом своего сада в Твикенхеме . Выходили книги о цветах и садах Шекспира и многие другие, касавшиеся взаимоотношения творчества поэта и садово-паркового искусства . Таким образом, тема взаимоотношений поэта и сада в целом не нова» 1 1 Д . С . Лихачев . «Поэзия садов», к семантике садово-парковых стилей. – Л.: Наука. Ленинградское отделение. 1982. . Об общении и взаимопроникновении поэзии Лидии Григорьевой и ее любимых растений книги еще напишут, скажу только, что у меня цветы (в отличие от стихов) всегда вызывали священный ужас . Монстры, марсиане, мормоны, карбонарии . В цветах вызревает заговор против нас и нашего смысла . Их души состоят из иной субстанции, и она, по-моему, не может коррелировать с нашей . Я буду рад, если ошибаюсь . Мне путь в мир растений закрыт: остается довольствоваться зрением, обонянием, осязанием . Тем более мне интересно безмолвное «население» садов Григорьевой . Откуда мне знать, как «три розы, словно три сестры готовятся к зиме», «глядишь, уже и сбросила одежды толпа тюльпанов . Тот еще народец … », «Каштаны – розовый и белый: как отморозок оробелый в объятьях девочки льняной, неочевидной и больной» – цитировать можно бесконечно, но приведенного достаточно, чтобы понять, что связь между цветами и стихами у Лидии Григорьевой налажена . Она пишет в своем дневнике: «Зимним февральским днем, выйдя после церковной службы из лондонского храма Успения Божьей Матери и Всех Святых, я была поражена буйным цветением неведомого мне растения . Невысокое раскидистое деревце с ярко-зелеными глянцевыми листьями было сплошь покрыто роскошными, пышными багряными цветами . Я не могла оторвать глаз от этого ботанического чуда . Так много лет назад я впервые встретилась с одной из разновидностей японской камелии» . Так начинаются увлекательные романы .