Александр Зайцев - Тектоника: рассказы

Прекрасный шанс посмеяться над игрой . Судя по всему, он им воспользовался.

Она поднимает на него глаза.

– Милый. Ты пришел за мной?

Кивает.

– Ты пришел, чтобы отвести меня домой?

– Да. Не плачь, – он обнимает ее за плечи. – Сейчас я поймаю такси.

– Представляешь, меня назвали наркоманкой… А я просто попросила проводить меня домой…

– Вставай. Поехали.

С одной стороны, всё – это, конечно, процесс. Но с другой – есть эти насечки на времени, которые процесс запускают. В принципе, он мог бы еще десять раз передумать (о, всю дорогу в такси он колеблется!). Он мог просто доставить ее в квартиру, убедиться, что она не собирается повторять самостоятельную вылазку, позвонить ее мамаше и – исчезнуть.

Но он остается.

Ведь тогда, приближаясь к остановке, он вдруг решил не играть – один раз, хотя бы один раз. И дальше все уже невозможно изменить.

В августе они женятся. Болезнь у Милены в легкой форме. Врачи (Максим протащил ее по лучшим специалистам) в один голос уверяют, что динамика положительная. Динамика – положительная. Но его родителям лучше правду не открывать, хорошо? Милена соглашается.

Пробегает год. Рецидивов нет. Они живут нормальной жизнью. Заводят кошку. Наслаждаются друг другом. Совсем стирается разделение между «твоим» и «моим».

А через год, осенью, она на неделю становится неузнаваемой. Он терпеливо ее вытягивает. Это не Миле-на. Он верит, что динамика положительная.

После она грустная и молчаливая. Очень рациональная. Старается все делать слишком правильно – это бросается в глаза.

Так сезон за сезоном всё то рушится, то восстанавливается. То периоды затишья, то кошмара. …Максим замечает, что (даже наедине с собою) производит все более сильное свечение – это ореол смущенного смирения – от ощущения бессилия; и от предвосхищения неизбежных разговоров с кем бы то ни было о его положении . Он хранит в себе тайну, которую знает весь свет.

Откуда-то на работе все знают. И его родители откуда-то знают. Есть такие люди – профессиональные распространители слухов. Они не плохие, нет: они просто созданы, живут, чтобы раскапывать и передавать информацию. Они делают это инстинктивно – как животные. Максима в лучшем случае жалеют, хотя жалость – последнее, что ему нужно. Да и ей тоже.

Почти всегда они только вдвоем. Редко выбираются куда-нибудь в общество. Например, на вечеринку. Болтают, танцуют, потом решают уйти пораньше. «Конечно-конечно», – с особенным участием качают головами окружающие.

Так пара обретает печать: сумасшедшая (хотя никто из болтунов не видел ее не в себе) и ее несчастный муж, носящий ее на руках. «Вот как бывает…» «Да…» «И детей нет…»

И вот он идет по заснеженной улице и понимает, что уже стар и – вдруг – что Милена умерла, сильно страдала в последнее время, и динамика давно уже не была положительная, и как ему нестерпимо тяжело, заставляет себя идти, с трудом делает шаги, а ведь сегодня какой-то особенный день, особенный, но какой, он силится вспомнить, он слишком подавлен, слишком раздавлен горем, суета, зачем куда-то идти, он понимает, что находится на Чистопрудном бульваре, тут его осеняет – день рождения, ему пятьдесят, он ищет Итальянское кафе, из которого он стартовал двадцать лет назад и которого, конечно, давно нет, и осознание того, что кафе нет, приносит горе предельное, большее, чем осознание смерти жены…

Он просыпается. Пасмурный свет из окна. Милена спит рядом.

Время от времени они оказывались в одной компании, в основном, по вечерам. Хотя они и видели там друг друга довольно регулярно, друг о друге они не думали.

Вот она: что, зачем и в каких пропорциях к другим мыслям может думать о нем она?

Если бы мы ее спросили еще зимой, она пожала бы плечами и ответила: «Не знаю даже».

«Не знаю даже».

Она не врет. Этот Паша – знакомый ее мужа; иногда играет с ними в карты (если собираются дома) или разглагольствует обо всем на свете за бутылкой вина в ресторане. Не знаю даже. Ну, слегка экзальтированный. Но это – черта многих гуманитариев. Их хлебом не корми – дай почесать языком. Тоже черта гуманитариев. Видишь? Ты все-таки имеешь о нем какие-то соображения. Смешно.

А что бы он сказал в ответ на обвинение в пустословии?

Он сказал бы наверняка:

– Ну а я считаю, что говорить – самое главное… Нет-нет, не поучать, не делиться знаниями, не искать в спорах истину – просто говорить. Это, в принципе, самое серьезное и стоящее занятие в мире. Говорить – и что-то для себя открывать. Являть себя себе через слова.

Да, что-нибудь такое сказал бы и отпил вина:

– Ведь что сделал Бог? Создавая мир, Он нащупывал в нем разное, сконструировал, наконец, нас (остановился на нас, почувствовав – «То, что надо!»), дал нам представления об идеалах – и так самовыразился…

Его приятели все захихикали бы. Они его любят и даже относятся с почтением, считают (почему-то) самым умным. Эта почтительность к сверстнику (и не самому удачливому) – раздражает. О-о, как смешно. Ты даже и чувство к нему имеешь: правда, лишь раздражение…

(Раздражение – чувство или эмоция?.. ладно, не важно.)

Паша одевается дорого и хорошо, это заметила сразу. Но понятно также, что обновление гардероба – предел его финансовых возможностей. Он ездит в метро, квартиру имеет за пределами Москвы, маленькую, и порою в ресторанах не заказывает ничего, кроме чая, так как рискует не дотянуть до начала следующего месяца и новой зарплаты. Ее муж познакомился с ним, когда, будучи уже женат на ней и имея прекрасное образование, решил (для престижа) получить еще один диплом. Паша преподавал ему английский язык.

Они сблизились на почве вина и болтовни. Паша влился в круг друзей мужа и привел в него нескольких своих приятелей. И вот – который месяц – посиделки, карты, обсуждение книг и политики, философия.

Она ничего не может поделать – но чувствует превосходство: ее муж – состоявшийся юрист, работающий в огромной международной компании. А они все, даже его коллеги – птички полетом пониже; о Паше и сотоварищах и говорить нечего. Она немного досадует: она ведь просто приехала когда-то в Москву из Хабаровска – писать диссертацию, ее отец – «косматый геолог», мать – библиотекарь, и все, что имеет она – от мужа; но когда она выходила за него – его ситуация была далеко не очевидно-блестящей, так что… В общем, она успела шагнуть на несколько ступенек вверх, изменилась, и прошлой ее нет, и на периодические взгляды сверху вниз она имеет полное право… Что говорить: недавно даже познакомилась с Чулпан Хаматовой – да, с великой актрисой (Боже, какая харизма!), правда, стояла на том фуршете в толпе, среди свиты, но их представили, и они перебросились парой слов, Чулпан говорила, что устала после поездки по детским домам – занималась благотворительностью, и идея давать помощь слабым бедствующим детям показалась ей изумительной, достойной подражания, и дело, конечно, не в детском обожании Чулпан… Глуповато, правда, называть ее направо и налево по имени – «Чулпан сказала мне», «Чулпан уехала сейчас на гастроли» – знакомство-то шапочное, они виделись один раз (она опять на себя досадует), но окружающие, кажется, не замечают этого, с восхищением слушают ее рассказы о «Чулпан, которая ей сказала»…