Владимир Никитин - Прошкина деревня

Будучи профессиональным историком, хотя наукой он не занимался, а стал журналистом, Смирнов понимал, что пройдёт время, и всё определится, всё встанет на свои места.

– Молодой человек, – говорил ему когда-то любимый педагог, профессор, преподаваший у них в институте, – История – такая наука, она всё расставит по местам. Ничего не упустит.

«Расставит ли? – вспоминал он сейчас тот разговор в далёкие хрущёвские времена. – И снова смута?»

Вдруг ему в голову пришла мысль: «А может, тогда и рождалась сегодняшняя смута? И это нашествие на Москву? И кровавые события? Может, это и имел в виду любимый педагог? Но сколько лет с того времени прошло? И что? Всё сначала?» – мысль эта его и ошеломила, и растревожила.

После всего того, что узнал Иван Иванович о событиях в Москве, первым желанием было съездить в столицу. И было на чем. Незадолго до переезда в Углово Смирнов приобрёл старенький полуразбитый «жигулёнок». Но он всё откладывал эту поездку, опасаясь, что у него после посещения Москвы наступит полная депрессия.

И всё же в столицу он съездил, но уже спустя несколько месяцев после кровавых событий. Москва была уже притихшая и, как ему показалось, спокойная. Люди озабоченно шли по своим делам. Но тревога на их лицах чувствовалась. А ночью, за окном гостиницы слышались какие-то отдалённые хлопки, похожие на выстрелы.

Смирнов вернулся в своё Углово, в свой старенький дом на краю умирающей деревни. «А ведь она, – как-то подумалось ему, – как бы олицетворяет собой гибнущую державу. Неужели, так будет и со всей Россией?»

Он не знал, как жить ему дальше, куда податься, чем заняться. Дети его разбрелись по белу свету. Сын работал на Урале и звал его туда. Дочка жила в одной из кубанских станиц. Работала в местной поликлинике. Она тоже звала отца к себе, хотя отлично понимала, что он не приедет. И не только потому, что у неё было трое детей, и двое из них ещё школьники. Она хорошо знала своего отца, который долго не усидит на одном месте. Он, считала дочь, и в своём Углово тоже долго не задержится: не тот у него характер.

Иван Иванович и сам это отлично понимал, да и не мог он вдруг стать обузой для любимой Оксаны.

Пойти работать в районную газету? Но он давно отвык от редакционной суеты, да и масштабы были не те. Печатался он в своё время в областной и центральной прессе. А сейчас газеты служили новым господам, и такой, как он, им был не нужен. Ведь он всегда был в оппозиции к официальной власти, потому что считал – пресса должна защищать простого человека.

В те советские времена его почти всегда били. И в прямом, и в переносном смысле, тыкали в морду, указывали на дверь, а он продолжал гнуть свою линию.

Однажды Иван Иванович написал басню, и её напечатали в местной газете. А мелкие областные князьки (водились они и в советские времена) узнали себя, и его вызвали на «ковёр»:

– Это что? – вопил на него второй секретарь горкома партии, ведающий идеологией. – Это ты написал?

– Но басня не фельетон, – пытался он защититься. – Литературное произведение.

– Литературное произведение!? – аж задохнулся от ярости тот идеолог. – Да знаешь ли ты, что они, – он ткнул вверх палец. – Они…

– Что? Узнали себя? – не мог отказать себе в ехидстве Смирнов.

Странное дело, сегодня вспоминая тот эпизод, Иван Иванович почему-то с грустью думал о том времени. И с ностальгией… Хотя тогда… Много чего было с ним тогда. С ним, конечно, разобрались. И хотя уволился он «по собственному желанию», но на работу ему даже в многотиражку в их маленьком провинциальном городке устроиться не удалось. Пришлось уехать.

Жена с ним не поехала:

– Я, извини, устала от твоей борьбы, – сказала она в сердцах. – Я никуда с тобой не поеду. По крайней мере, пока.

Вскоре жена подала на развод и уехала. И вот теперь, вспоминая ту давнюю историю, он впервые задумался. А, может, и в самом деле он живёт не так, как следовало бы. С кем-то боролся, кому-то что-то доказывал. Кому и что? Теперь в тех же самых кабинетах сидят вроде бы другие чиновники. Но они – те же самые по сути. Только ещё наглей и бесцеремонней. Но и тем, и этим новым, правда не нужна. А уж справедливость тем более.

А он? Чего он добился в жизни? Семья распалась. Друзья разбежались. Даже, казалось бы, самые преданные. Бывшие спекулянты и фарцовщики теперь уважаемые люди. Элита. Они во власти. Строят теперь новое светлое общество – капитализм. Они сыты и довольны. Они расстреливают парламент. А то, что треть населения страны в нишете, их нисколько не волнует.

Как-то сын с Урала прислал ему письмо, в котором были горькие слова: «Ты, отец, учил нас честности, порядочности. Но не научил нас приноравливаться к обстоятельствам, притворяться, предавать. Ну и что в сухом остатке? Где она твоя правда и справедливость? И я потихоньку стараюсь исправиться, чтобы не оказаться, как ты, на обочине. И тебе, папа, пора смириться. Вон дядя Федя, твой закадычный дружок, теперь у нас глава района. Не подступиться. Я пытался к нему пробиться, надо было решить кое-какие проблемы. Так не принял он меня, будто и не знал раньше. А ты всё донкихотствуешь. Завязывай с этим делом, пока не поздно. Вот и мама такого же мнения».

По ночам ему не спалось. А в полудрёме, когда удавалось чуть-чуть уснуть, приходили к нему герои его обличительных статей и фельетонов. Они чего-то требовали от него, что-то хотели. Он открывал глаза, понимая, что это был не сон, а нечто другое, застрявшее в его мозгах. Ивана Ивановича по-настоящему стала мучить бессонница. Он пил лекарство. Не помогало. Он закрывал глаза, и полчища московских крыс бегали вокруг него и скалили зубы.

Как-то ему вспомнилась московская старушка, очень интеллигентная женщина, встретившаяся на одной из узеньких улочек в Сокольниках. Он искал тогда старую церквушку времён тридцатых годов, где, возможно, его крестили две сестры – его мама и тетя Поля. Узнал об этом Иван Иванович уже после смерти мамы. Он тогда на её поминках посетовал, что живёт нехристем.

– Это ты-то нехристь? – возмутилась тогда тетя Поля. – Крещённый ты! Мы вместе с Леночкой, тайно, конечно, мы же комсомолочки были, в Сокольниках тебя, в маленькой церквушке окрестили, священник совершили над тобой православный обряд.

И вот в один из своих приездов в столицу Иван Иванович и отправился на поиски того небольшого храма, и старушка подсказала ему дорогу к той церквушке.

Но в тот раз, хотя и нашел он, где был тайно крещен, не решился войти внутрь маленького церковного сооружения, чудом уцелевшего в круговерти уничтожения православных храмов. С Богом общаться он тогда был ещё не готов. А потом опять жизнь его завертела.

«Может быть, потому я оказался в этой раскольничьей глухомани? – вдруг пришла к нему той ночью запоздалая мысль». Та старушенция ему тогда не только подсказала, где искать место его крещения, но как-то очень пристально глянув на него, назидательно произнесла: «Жить без Бога нельзя. Видишь, что в нашей Москве творится. Поклонись храму, сынок». И она ушла, обдав его ароматом каких-то старинных духов, напомнив ему маму.