Арчибальд Скайлс - Без любви. Сборник рассказов

Антон отвернулся от отца Александра. Было видно, что ему стыдно и то, в чем он признался и то, что чуть не заплакал, говоря все это.

Отец Александр стоял, скорбно опустив голову. Ему часто приходилось выслушивать обиды на родителей. И многие из его прихожан тоже ненавидели их, хотя не всякий был способен в этом признаться даже себе. Самооправдания и исповедь в своих обидах на других, вот то, к чему давно стало привычно его ухо. Но тут было немного другое. Видно было, что Антон себя не оправдывал. Антон хотел понять. Отец Александр знал Антона давно. Года три назад Антон стал посещать церковь, где служил отец Александр. Приходил часто, сдружился с причтом, стал почти своим. Отец Александр знал, что он работает консультантом. Видимо Антону часто приходится выслушивать тоже, что и ему. Значит, нельзя было отбрехаться готовой фразой. Отец Александр молча мысленно обратился к Богу. Из тишины такой молитвы часто приходили к нему самые правильные, самые нужные ответы.

– Грехи-то нас и спасают, – неожиданно для самого себя сказал он.

– Что? – Переспросил Антон.

– Вы ведь консультируете? – Антон кивнул. – Буду говорить на Вашем языке. Помните, Юнг сказал, что тело – это видимая часть души?

– Да.

– Душа же чиста и живет ради счастья, любви и взаимности. Но душа заключена в теле, а тело живет ради удовольствия. Удовольствие же всегда под запретом. Именно запрет, боль, предательство и страх наказания фиксирует вас в грехе. Вам запрещают что-то, что делает вас счастливым и вы вынуждены защищаться. Вы и не знали греха пока вас не наказали. Не было наказания, не было закона. Но вот, появилось наказание и вы увидели, что оно направлено на удовольствие, а значит, тело, а значит и душу. И вы стали защищаться. И что получается?

– Что?

То, что грехи – это тоже, что и неврозы. Одно и тоже. Невроз – это щит, который спасает нас от боли. Грех или невроз – это всегда протест чистого, не знающего греха сознания против боли. Знаете, многие преступления в своей основе являются протестом против родительской власти. А большинство подобных случаев по своему происхождению связано с ненавистью к матери, отнявшей у ребенка свою любовь. Ведь для ребенка любовь матери равноценна жизни. Без нее он погибнет. Вот вы каетесь, что ее не любите. А как вы можете любить боль? Как вы можете любить смерть, боль и отчаяние? Это же противоестественно.

– Ну, а как же любить врагов ваших, ибо что вам пользы любить благоволящих вам?

– Ну а как требовать от человека переступить через инстинкт самосохранения? Как объяснить ему, что страх смерти и является его главной ошибкой, главным и единственны заблуждением, единственным грехом?

– Не знаю.

– Вот и я не знаю. Я знаю, что вы ее на самом деле, конечно любите. Вы просто не можете открыться. Но это не ненависть. Это просто страх, – отец Александр накрыл голову Антона епитрахилью и зашептал. – Господь и Бог наш, Иисус Христос, благодатию и щедротами Своего человеколюбия да простит ти чадо Антония, и аз недостойный иерей Его властию мне данною прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во Имя Отца и Сына, и Святаго Духа. Аминь.

Тридцать шесть. Тридцать шесть раскрытых висяков, объединенных теперь в одно дело, лежали перед следователем. "Дырокол", как назвали его за всего одну аккуратную колотую рану на каждом теле, сидел пред ним и пил чай. Это был худощавый мужчина средних лет с спокойным, задумчивым лицом и добрыми глазами, обращенными внутрь себя.

– И если кто ударит вас по правой щеке, подставьте ему левую. И кто спросит у вас рубаху, отдай ему и верхнюю одежду.

– Так вы, значит, еще и верующий?!

Следователь отодвинулся вместе с стулом от стола и посмотрел на подозреваемого. Подозреваемый, впрочем, чисто юридически так как, на деле, он уже во всем сознался, сидел напротив с видом усталым и блаженным и зачем-то нюхал стакан с чаем, который держал обеими ладонями.

– Знаете, как это жить, когда ничего нельзя? – Неожиданно спросил он и аккуратно коснулся губами края стакана. – Мир тесен. Любое ваше желание наталкивается на чьи-то интересы. Вы настояли на своем? Добились чего-то? Что-то утвердили свое? А за чей счет? Обязательно кто-то должен подставить левую. Обязательно кто-то должен отступить, чтобы другому было куда шагнуть.

– И вы решили, что отступать должны другие?

Подозреваемый вздохнул и тепло, как на маленького, посмотрел на следователя.

– Я? Да не-ет. Я хотел бы так уметь. Совесть не позволяла. Или воспитание. Хотя теперь я думаю, что сам к этому пришел. Логикой. Знаете, я стараюсь все мысли доводить до конца. Мое хорошее качество, ах-ха. Так жизнь упорядочивается.

– Да, метод и рутина приносят плод. Согласен. – Следователь погладил папку, лежащую перед ним. – И, что же?

– Но ведь по-христиански-то отступить должны вы. Особенно, если вы старший ребенок в семье, – задумчиво сказал подозреваемый. – Папа трудится, чтобы прокормить семью. Мама устала с младшими детьми. Младшие браться и сестры еще маленькие. Кроме вас никого.

Он снова понюхал чай.

– И вот вы привыкаете не ставить себя ни во что. Привыкаете не добиваться, не настаивать, не требовать. Привыкаете не хотеть. А если иногда, вдруг, спонтанно в вас проснется сильный и требующий своего человек, и вы настоите на своем и получите то, что хотите, то вам самому потом неудобно. Стыдно. Дали отпор хаму, а потом сами мучаетесь и виноватым себя чувствуете. Дали сдачи и стыдитесь. Потребовали законного, а чувствуете себя свиньей. Чем человек нравственней, тем ему меньше можно, тем труднее жить и выживать. Хам и свинья – вот, кто наследует землю, а отнюдь не вы. Хороший чай у вас. Странно, что не в пакетиках. Сейчас в конторах не заваривают.

– Люблю крепкий. Но в деле я как-то вашей кротости не наблюдаю.

Подозреваемый задумчиво потрогал край стола.

– Цепь осознаний. Каждый раз человек осознает новое на базе предыдущего. Количество всегда переходит в качество. Сумма озарений, так сказать. По вере вашей…

Подозреваемый вдруг усмехнулся и радостно заулыбался какой-то своей мысли или воспоминанию.

– У меня для разной грязной работы по дому лохмотья есть. Куртка, брюки, обувь. Надел и вылитый бездомный. Вышел я как-то в них из дома в магазин и вижу, что у меня у машины колесо приспустилось. Стою я, смотрю на колесо и вдруг сзади мне пендаля кто-то дает. Я аж в машину свою влетел. Сигналка заработала. Оборачиваюсь, а передо мной свиная морда скалится: «Че ты тут забыл в чужих гаражах?» Я говорю: «Вы в своем уме, ноги и руки распускать?» А он мне: «Ты че, говно, еще права качать вздумал? Да я тебя сейчас тут зарою на х… гнида!»

Подозреваемый снова широко и щедро улыбнулся.