Вальдемар Вебер - Продержаться до конца ноября
- Название:Продержаться до конца ноября
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:неизвестен
- ISBN:978-5-91627-136-2
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Вальдемар Вебер - Продержаться до конца ноября краткое содержание
Продержаться до конца ноября - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Вальдемар Вебер
Продержаться до конца ноября. Стихи разных лет
I
Там в глубинe России
«Там, в глубине России…»
Там, в глубине России,
мы не ждали известий.
Прикладывали ухо
к рельсам железной дороги,
к стенам разрушенных монастырей
и слушали, слушали…
«Старое фото в семейном альбоме…»
Старое фото в семейном альбоме.
В группе детей улыбаюсь вместе со всеми.
Никому, кроме меня,
не видны за улыбкой
та тревога, тот страх,
та жажда успеха…
За нею вся жизнь —
все, что было и будет.
Каждый из нас знает,
чего стоит его улыбка
на групповом портрете.
Улицы детства
Все тот же пух тополиный
летает-витает на улицах детства…
И стрижи, и вороны, и старый забор,
бесконечно кривой и длинный,
и этот немыслимо дальний простор —
все отдано мне в наследство.
Пробираться путем окольным
и не ведать, что это сон,
под разрушенной колокольни
малиновый звон-стон…
Вечно длящийся миг,
породнивший
грезу бдения
с былью сна,
годы и дали скрепивший,
как ласточкина слюна.
«Помню в раннем детстве свою завороженность…»
Помню в раннем детстве свою завороженность
быстрым движением весенних ручьев,
а по вечерам – их неподвижностью, когда, замерзая,
они останавливались, словно по чьему-то мановенью.
Соседка тетя Настя поясняла: тот, кому они повинуются,
тоже хочет кое-когда поспать.
Изгнанники
И добрая крыша чужбины
не спасала от ливней
собственных слез.
«Мне восемь лет…»
Мне восемь лет.
Я лежу в траве и смотрю в небо.
Густая крона с прогалинами
кажется сетью,
закинутой в голубое море,
где живут
все будущие прекрасные мгновения,
и выловить их
ещё предстоит.
«Лежа на просеке посреди земляники…»
Лежа на просеке посреди земляники,
я, отрок, слушаю на закате кукушку,
считаю годы, загадываю судьбу.
И каждый раз кукушка говорит по-разному.
Уже не верю ее предсказаниям,
но впервые думаю о том,
как живется там,
где не будет
ни просеки, ни земляники.
«Подорожник, волшебник…»
Карлу Любомирскому
Подорожник, волшебник,
мы прикладывали его, пыльный,
к первым ссадинам и ушибам…
Всю жизнь потом лечим раны свои
подорожником детства.
Ледоход
Льдины рвутся вперед.
Рычат, расталкивают друг друга.
«Учись у них жить», —
говорит мне, пацану,
капитан спасательной службы.
Помню тишину, наступавшую
после ледохода.
«Школьные дневники с плохими отметками…»
Школьные дневники с плохими отметками
я зарывал в снег,
не хотел огорчать родителей.
Но весной они оттаивали
и ручьи приносили их к порогу дома…
На страницы
со смазанными буквами и цифрами
отец смотрел грустно, задумчиво —
как на древние письмена.
«О, оркестры моего детства…»
О, оркестры моего детства!
Духовые, передовые,
марширующие, мобилизующие…
Всех заметнее трубачи,
краснорожие усачи,
работяги, не ловкачи,
все серьёзные, даже грозные…
Поиграют, поиграют,
а потом плюются, плюются,
слюну выбивают из мундштуков.
«Свобода…»
Свобода —
это классная руководительница,
уводившая нас вместо урока
в весенний парк,
это узловатые пальцы школьного сторожа,
отпиравшие нам ворота.
«Карты мест…»
Карты мест,
которых больше не существует,
у которых другие названья,
другие наречья,
и память о прошлом не дорога…
Каждое место – таинственный знак,
все таинственней с каждым часом…
Для кого?
«Всюду, куда ни пойдёшь…»
Всюду, куда ни пойдёшь,
слышишь скрип этих ржавых
незапертых старых ворот,
и всегда где-то рядом…
Ты их ищешь давно.
Ты их ищешь вечно.
Ты их хочешь еще найти…
«Черный ворон приехал…»
Черный ворон приехал,
шептались ночью мои родители,
когда забирали соседа…
Я лежал в темноте
и не мог понять,
почему приехал,
а не прилетел.
Наверное, это ворон,
разучившийся летать…
Нарушая запрет,
я пробирался к окну,
вставал на цыпочки,
глядел и глядел
в ночную воронью тьму.
Военная подготовка
У нашего военрука не было правой руки.
Он почти не рассказывал нам о войне
и совсем ничего
о руке.
Вспоминал,
как пахнет земля и небо
в перерыве между боями,
о стуже, о страхе,
о сибирячке-связистке,
и как однажды в окопе
ему захотелось ее пощупать
в самый разгар артобстрела.
Прямо так и сказал
нам, пацанам,
доверительно,
как мужчина мужчинам.
«Когда мы играли в войну…»
Когда мы играли в войну,
мне приходилось мириться с тем,
что я вечный Гитлер.
Семе Грановскому
отводилась роль тыловика-снабженца,
в паузах он приносил из дома
блинчики с чесноком,
что так неподражаемо пекла его мать,
иначе Сему не принимали.
А нам так хотелось
брать Берлин и Потсдам!
Он был мой одногодка,
но опытней и мудрей,
и уже знал,
что ради общего дела
нужно жертвовать личным.
И в конце ему позволялось
вместе со всеми кричать «ура».
«После войны…»
После войны
в нашем классе
у меня одного
был отец,
за что остальными,
случалось,
я был беспощадно бит.
До сих пор не забыл
вкуса крови во рту,
и кто бил и куда.
Ничего не забыл,
но знаю:
им куда тяжелей
помнить об этом.
Отчий дом
Ни один дом не стал родным кровом. Даже тот, где вырос.
Побывал в нем через много лет, но не ощутил волшебства,
исходящего от стен, не почувствовал сокровенной связи,
о которой пишут другие. Об остальных пристанищах,
где жил, где любил, и говорить не стоит,
забывал о них, затворив за собою дверь.
А бабушка только и вспоминала,
как споткнулась о порог,
когда ее изгоняли.
Кладбище немцев-колонистов
Разбитые камни надгробий
строительный мусор
стерлись надписи имена
заплутались ведшие к ним тропинки
могилы
похороненные
еще раз
звездами
ливнями
ветром
«Шахтерский поселок…»
Шахтерский поселок.
Ни травы, ни деревьев.
Небеса из угольной пыли.
Зову призраки сородичей,
вольных стрелков,
загнанных в штольни и копи…
Лишь дядя Яков,
Орфей,
возвратился,
пусть безголосым,
зато нe один,
с Эвридикой,
с Катей,
нормировщицей
второго проходческого участка.
Интервал:
Закладка: