Андрей Киров - Про золотую рыбку (сборник)

– Вы не знаете, куда подевался Александр Иванович? – сразу спросил он меня в бульдозер – (т. е. слёта). (Это Санька, что ли, «Александр Иванович»?) Про колёса ни слова, видно, парни ему уже доложили, как обстоят дела.

– Не знаю, – вызывающе ответил я.

– Дело в том, – начал объяснять мастер (которого все за глаза называли просто Боря), – я его видел утром лежащим вон на той груде железа.

Теперь для меня всё стало ясно, как прыщ на заднице у слона. Так вот кто заложил «Александра Ивановича» директору. И почему патрон сам зачмонился [27] зачмонился – пришёл, явился в теплопункт, и почему кодированные работяги не приходили чифирить до начала рабочей смены, и почему, вообще, больше здесь никто не появлялся. Обычно в теплопункт кто-нибудь да заскакивал: просто покурить, рассказать анекдот или заводские новости, – трахает директор всё ещё свою секретаршу или перешёл на отдел кадров (там тоже девица была что надо), или похмелиться в спокойной обстановке. Весь контингент завода, особенно пьющая его часть, старался по возможности держаться от директора на расстоянии, тем более когда он был в плохом настроении, а так как последние несколько месяцев он постоянно пребывал в нём, как продвинутый йог в медитации, по причине плохого сбыта продукции, то рабочие и пьющие, и которым нельзя, норовили слинять, стушеваться, срыгнуть, сгинуть, соскочить, испариться, исчезнуть при одном только известии: «Атас, легар-дидроер идёт!» – вспоминая его сапоги в шкафу. Особенно те, кто уже был выпивши.

Я сунул руку в карман, где у меня лежал электрошокер. Конкретных мыслей, чтобы его применить, у меня не было.

– А вы почему не переодеты? – спросил «Боря» и зашевелил усами, как крот на панихиде. В интонациях его противного бабьего голоса послышалась скрытая угроза.

Я только хотел сказать, что на… трапеции я видел ваш завод, но зачем ещё вступать в бессмысленные тёрки, и промолчал, подумав, что, если Боря сейчас скажет ещё чего-нибудь не в тему, пусть пеняет на себя. Этот мастер вызывал у меня антипатию больше, чем все заводские начальники, мастера и прочая административная шайка законспирированных дармоедов, вместе отполированная.

Но мастер ничего не сказал. Он скользнул взглядом по столу и заметил пакет с порошком.

– А это что такое? – Он взял пакет и зачем-то по

нюхал содержимое.

Участь его была решена. Точнее, он сам её решил. Чрезмерное любопытство его сгубило.

Я не стал применять электрошокер, я вспомнил про ствол и подумал, как всё-таки здорово, что у меня хватило ума захватить и его из ящика стола.

– А вот чего! – я медленно, как бы нехотя извлёк тэтэшник из кармана и снял с предохранителя.

– Прошу вас, не надо! – побледнел мастер, попятился, положил пакет с кокаином обратно на стол и, вытянув перед собой обе руки, добавил: – Клянусь Глафирой Петровной, я никому ничего не скажу!

«Это точно, – подумал я, выстрелив в грудь сторожевому псу новорусской буржуазии, – теперь ты точно никому ничего не скажешь!» Пальнул прямо в торчащие из кармана штангенциркуль с карандашом. Они больше всего меня раздражали в этом амплоиде [28] амплоиды – то же, что и буберы, бичблузеры и альбрунеры (ещё одно слово, придуманное мной) . Да и не только меня. Один раз бабахнул. Ещё на такую шваль тратить лишние патроны. В этот миг я себя почувствовал героем боевика, причём совсем не отрицательным. Мастер эффектно упал на пыльный пол, ударившись головой так, что у него слетели очки с переносицы и звякнули о ржавую задвижку. Голливудские режиссёры, снимающие экшн-кино, были бы в восторге от такого кадра. (Кстати, дарю бесплатно, всего за сто тысяч баксов, если кто из них захочет использовать этот кадр в своём блокбастере.)

Оттащив Борю за котёл (откуда только у меня взялись силы!), к отдыхающим работягам, привалив к Саньке, накинув на остывающего мастера какое-то промышленное шобло, я вернулся за стол, вынюхал ещё линию порошка и запил её пятьюдесятью граммами спирта после такой чувствительной психологической встряски. Закусил вынюханное-выпитое бутербродом с колбасой, который принёс из дома. Пожевал без аппетита и после этого почувствовал себя ещё паршивее вместо реального душевного подъёма, какой, я надеялся, произойдёт после. Вся обстановка теплопункта с закопчёнными стенами, гудящими котлами, водогрейными агрегатами, неисправными насосами, с роящейся в воздухе густой пылью, несмотря на то, что в углу работал вентилятор, показалась мне тяжелее и тоскливее, чем когда-либо. Я и до этого, несмотря на то, что приходил на работу трезвый и не с похмелья, был не в восторге от здешних условий труда, от антисанитарии и бардака, бьющих в глаза, а сегодняшним утром, по стечению обстоятельств и под воздействием алко-наркотической химии, это негативное восприятие усилилось в несколько раз и прорвалось наружу в виде спонтанного бунта. К тому же мозги, припорошенные и залитые химическими заменителями счастья, ослабив контроль, словно в тумане воспринимая реальность, потеряли способность трезво оценивать ситуацию и адекватно реагировать на них. В голове под давлением алко-нарка вышли на свободу подспудно зреющие всё это время разрушительные импульсы, толкающие к агрессии и насилию против ненавистных эксплуататоров нового образца. «Раз пошла такая катавасия, – подумал я, – теперь мало никому не покажется».

Пока я прикидывал варианты поведения по отношению к субъектам, с которыми мне, возможно, придётся вступить в контакт в ближайшие минуты, и их реакции в свете последних событий, всплыл вполне закономерный вопрос: если у легара-дидроера «начнёт потеть гудрон», это будет абсолютный секатор? То есть, если директор не пришёл в хорошее расположение духа после скороспелого примитивно-жлобского производственного секса, то какова будет его реакция на моё сообщение, что его приказ игнорируется слесарем самым наглым образом?

И не приготовить ли мне ствол, едва переступлю порог его кабинета, чтобы не принимать участия в бессмысленных производственных разборках. Или сразу свалить, имея при себе такие весомые отягчающие доказательства, как оружие, деньги и наркотики? Но придётся тогда вступить в схватку с охранницами и положить их, а мне сейчас почему-то не улыбалась перспектива брать штурмом проходную. Да и хотелось ещё увидеть секретаршу. Тем более, может, у директора в сейфе лежат более интересные вещи, чем у начальника цеха в ящиках стола? Все эти вопросы хаотично вспыхивали в голове и требовали решения.

«Ладно, – подумал я, – схожу пока в цех, а там видно будет».

В цеху стоял привычный шум производства. «Странно, – подумал я, – все работают, как обычно, и никому невдомёк, что на территории завода уже минимум два трупа. И вполне вероятно, что это ещё не предел. Из ямы, где Мультик варил колёса вагонеток, сыпались веером искры, и тянулся густой сизый шлейф дыма. Помогающий ему Вован посмотрел на меня испытующим взглядом, но ничего не спросил. По узкоколейкам бодро катили в печи вагонетки с сырцом, – как и должно быть. Управлялись они из моей будки. Напрашивался вопрос: кто же ими управляет, если мастер, который должен делать это вместо меня по приказу директора, лежит за котлом, рядом с Санькой и Игорьком, и в более плачевном состоянии, чем они оба вместе взятые? Кто наблюдает за монитором, чтобы платформы с сырцом вовремя заезжали в печи, а после того, как оттуда через два часа после обжига выкатились с готовым кирпичом, чтобы не перекалился от тысячеградусной температуры, а то это уже будет не кирпич, а полное хавло [29] хавло – брак, продукция скверного качества , и кто будет отгонять их в дальний конец цеха, где они разгружались отдельной бригадой? Кто же тогда руководит процессом, если это не я?»