Андрей Киров - Про золотую рыбку (сборник)

«Неплохо парни отметили окончание рабочей недели», – подумал я, подошёл к лежавшему трупом и мало чем от него отличавшемуся работяге, приподнял за шкибот спецовки и, убедившись, что это наш слесарь Санька – тридцатилетний разведённый мужик, несидевший и некодированный, и что он спит, а не отбросил копыта, и его как одинокого с некоторых пор работника (жена бросила полгода назад; живут в деревне – три километра по Забалуйскому тракту от завода) не погрузит на тележку спецбригада и не отвезёт в яму с гашёной известью. (Надо отметить, что туда, по письменному приказу директора, возили только одиноких работяг, «склеивших ласты» [12] склеить ласты – то же, что и загнуть лыжи от перепоя или отравления плохим спиртом, поставляемым в завод тем молчелом, о каком я написал выше, как и попавших на проходной под удар электротоком). За теми же парнями, которые умерли на заводе внезапно, но у них были родственники – жёны или какие другие амплифайеры, и они приезжали после выяснения обстоятельств, но, правда, не за всеми: некоторые жены у сильно пьющих заводчан, если с ними случалась трагедия на заводе, отвечали по телефону, когда им звонили из конторы предприятия, дескать, ваш Вася «загнул лыжи» [13] загнуть лыжи – умереть по своей вине: пьяный попал под вагонетку, и его разрезало на несколько частей, приезжайте, забирайте части его тела: «На фиг он мне сдался! Разбирайтесь сами!» Администрация и разбиралась: поступал приказ отволочь бедолагу, – точнее, фрагменты его тулова, – в яму. Вот такие порядки были на этом заводе. Куда я по глупости устроился.

Оставив Саньку в покое, когда я понял, что он нормалёк, я подошёл к столу, смахнул с его занозистой поверхности всю дрянь в мусорное ведро, за исключением баклажки с разбавленным спиртом (моя догадка подтвердилась, когда я нюхнул горлышко), поставил её за сломанный насос: Санька очухается, захочет похмелиться, задвинул стол на своё место – к трубам парового отопления, переоделся в выжелтевшую от стирки хэбэшку типа солдатской гимнастёрки и брюки в пятнах от мазута. (На этом частном предприятии работягам спецодежду не выдавали.) Поставил, как оловянных солдатиков, остальные шкафчики на одну линию, рассовав по ним рабочую одежду наугад – чью куда, – водрузил стулья и кресла.

До начала работы оставалось три минуты, думаю, запушу сначала вагонетки – первую партию в печи, и схожу в контору к начальнику. Странно, не было слесарей и сварщика: они к этому времени успевали сварить чифир и пустить банку по кругу. Вызывал беспокойство своим нагло попирающим все законы Трудового кодекса видом Александр. «Надо разбудить парня, – подумал я, – а то придёт мастер, а он обязательно придёт по долгу службы, ещё не было дня, чтобы он не приходил с утра, но ещё хуже, если придёт начальник, – тот тоже частенько заглядывал в теплопункт, – будут у слесаря неувязки с администрацией».

И только я вознамерился претворить в жизнь план «С», размышляя, как быстрее поднять работягу на ноги и осматриваясь по сторонам в поисках подходящего вспомогательного средства (если в нём возникнет необходимость), как в дверях нарисовался брюхатый тип в расстёгнутом пиджаке. И это был не мастер, и не энергетик, и даже не начальник, а сам директор, – забодай его тарантул! Я понял, что уже поздно спасать слесаря, и мне ничего не оставалось, как направиться к вышестоящему начальству.

Директор сразу просёк [14] просёк – заметил работника, лежащего к нему, словно издеваясь, оттопыренной задницей в залоснившихся штанах, и сделал при этом малопривлекательном виде такую тухлую морду, словно застал свою жену с другим мужчиной в постели.

Я понял по выражению упитанной физиономии директора, что эта «встреча на Эльбе» не предвещает ничего хорошего Александру, а может, и мне, как случайному свидетелю вопиющего хамства по отношению к начальству со стороны работника низшего звена, и что сейчас не самый удачный момент лезть к главлукомору со своей проблемой. Среди работяг ходили разговоры, что после подобных случаев, как этот, шеф превращался в форменного зверя, вызывал провинившегося к себе в кабинет и применял в качестве наказания методы физического воздействия: грубо говоря, – бил ногами, обутыми в тяжёлые армейские сапоги на подковах. Их он специально держал в шкафу, для, как сам выражался, «экстраординарных случаев».

Будь что будет, подумал я, подходя к директору и боязливо протягивая руку.

Прятаться от него уже было поздно, хотя у меня и мелькнула такая мысль: затусоваться за котёл или бойлер, а, в идеале, едва он возник на пороге, раствориться в воздухе, как персонаж из русских сказок. Но и не подойти, не выразить своё уважение к начальству, – было бы довеском к тому оскорблению, какое нанёс ему слесарь своей невинно-наглой позой, сам не предполагая об этом.

– Здравствуйте, господин директор.

Он ничего не ответил, посмотрев на меня сырым взглядом, – от него у меня сразу «очко жим-жим» [15] очко-жим-жим – испугался , – подавая мне вялую заготовку из плоти, похожую на ладонь, показавшуюся от контакта с ней мёртвым крабом. От прикосновения с дланью малосипатичного субъекта настроение у меня, и без того бывшее не на взлёте, упало совсем. Краб, однако, шевелился, несмотря на то, что казался сдохшим. Отдёрнув инстинктивно руку, будто я прикоснулся к чему-то нечистому, я ощутил, что во мне начала вспухать досада и злость: почему я должен чувствовать себя виноватым за чужие проколы и зачем полез в ритуал встречи с начальством, когда оно в дурном расположении духа, и, чувствуется, не только от усугубляющейся видом слесаря ситуации, в такой момент воспринятой директором как личное оскорбление, когда дела на заводе и так шли плохо в сфере сбыта готовой продукции по причине её невысокого качества. Санька должен был кожей почувствовать, что перед ним стоит генерал кирпичного королевства, а не какой-нибудь арлекин из передвижного шапито, развлекающий публику голубями в цилиндре и мартышкой в саквояже, и вскочить по стойке «смирно». А теперь и мне придётся взять на себя часть его вины только потому, что оказался не в тот момент и не в том месте. И почему я не ушёл из теплопункта двумя минутами раньше!

– Разбуди его! – от досады и злости директор, не стесняясь постороннего человека, сплюнул прямо на земляной пол, утративший достойный вид: отдельные его фрагменты выступали квадратиками напольной плитки вдоль стен и вокруг котла. – Пусть зайдёт ко мне, как очухается, – добавил шеф перед тем, как повернуться и уйти.

– Санька, вставай! – энергично затряс я за плечо не подающего признаков жизни слесаря, заранее жалея мужика и представляя, что с ним сделает этот изверг в своём кабинете: сразу начнёт бить страшными сапогами или ограничится материальным наказанием, лишив премии, которую, как и зарплаты, платили всего-то с гулькин нос, и то не всегда и не каждому. (А Саньке иногда платили как проработавшему более десяти лет на этом предприятии.)