Олег Скрынник - XXI век. Повести и рассказы

– Не получилось с утра, – отвечаю я уже почти весело. – Проспала. Больно уж хорошо принимаете!

Он улыбается, и глаза его лучатся добрыми морщинками. Я прощаюсь и, лишь отойдя на несколько шагов, внезапно соображаю, что от меня, должно быть, крепко несёт перегаром.

Девушка в застеклённой будке призывно машет рукой.

– Главный просил, чтобы вы зашли к нему в конце дня.

Конец дня уже не за горами. И вопрос стоит почти по Гоголю: «Чи к главному, чи в „дурдом“?..»

К главному легче.

– Ну, как там, в мастерских? – интересуется Александр Иванович, выйдя из-за стола и отставляя для меня стул. – Всё ли в порядке?

– Всё хорошо, – отвечаю, стараясь дышать в сторону. – По-моему, дело в надёжных руках.

– Захарыч – наш лучший мастер, – говорит он, вынимая из стенного шкафа пузатую рыжую бутылку и два бокала. – Коньячку?

По привычке я собираюсь отрицательно замотать головой. Но вовремя спохватываюсь. Мы выпиваем по глоточку под лимон, по второму под шоколадку и ещё по одному просто так, и мне уже не нужно следить за своим дыханием.

– У меня для вас новость, – сообщает главный с интригующим видом.

– Ой, как интересно! И какая же это новость?

Изображаю крайнюю степень заинтригованности, чтобы не разочаровывать хорошего человека.

– Замечательная. Сегодня шеф отбыл в загранкомандировку и разрешил вам поселиться пока в его комнате отдыха.

– Ура! – восклицаю я, попутно следя за тем, как коньячное тепло разливается по телу.

– Идёмте, я вам покажу.

Комната напоминает номер в отеле средней руки, но после «дурдома» она кажется мне как минимум президентскими апартаментами. Я тону в большом кресле, обшитом мягкой складчатой кожей, Саша располагается в соседнем. Мы смотрим друг на друга и смеёмся. Я – от захватившей меня тёплой волны, которая расслабила моё тело, наполнила приятным ощущением парения, унесла прочь все грузы и тяжести и в мгновение ока вырастила где-то внутри непоколебимую уверенность в том, что теперь всё будет только хорошо. А он… Не знаю. Наверное, за компанию.

– Надо бежать за вещами, – говорю я, вытирая слёзы.

– Никуда не надо бежать. Мы пошлём за ними шофёра.

Он поднимает трубку и даёт ей какие-то указания.

Минут через пятнадцать, когда шофёр вносит мой чемодан, Александр Иванович деликатно целует мне руку и желает спокойной ночи. Я остаюсь в кресле и, прислушиваясь к себе, пытаюсь понять, откуда пришло чувство неловкости, которое всё время сидело где-то в дальнем-дальнем углу, но то и дело высовывалось и мучило меня в течение вечера, не исчезая полностью даже в самые светлые минуты. Вдруг догадка пронзает меня так, что я съёживаюсь и сижу, не в силах подняться с кресла. Я отчётливо вспоминаю, что при всей внимательности ко мне он ни разу не поинтересовался, как я провела прошедшую ночь.

Крохотная точка появляется из-за главного корпуса и, стремительно приближаясь, превращается в малиновую «девятку». С грохотом сбегаю по ступеням, чтобы очутиться в объятиях. Но он своим видом показывает, что перед окнами управления, пожалуй, не стоит. Мысль вполне благоразумная.

– Как доехал?

Пытаюсь повеситься на него в машине, но мешают какие-то коробки.

– Это твои приборы. Показывай, куда!

Никак не могу сообразить, что он имеет в виду.

– Что?.. Ах, да! Сначала прямо. А вон там, за экскаватором, бери левее.

Навстречу один за одним идут КамАЗы с дымящимся асфальтом в кузовах. «Бетонка» довольно узкая,. и ему никак нельзя отвлекаться. И мне остаётся созерцать его загорелый профиль и балдеть от счастья.

– А где тут у вас обедают? – интересуется он, едва выгрузив приборы.

Господи! Как я могла об этом не подумать!

Час неурочный, и во всей столовой – только две девушки в робах в дальнем углу, у пальмы.

– Ну, как ты тут? – осведомляется он, допивая клюквенный напиток и уходя от моей попытки взять его за руку. – Говорят, живёшь у начальника?

Надо же. Я как раз думала, как протащить его к себе, не дожидаясь окончания рабочего дня. Ты просто читаешь мои мысли, дорогой!

– Курить страшно хочется.

На лавочке у врытой в землю бочки сидят три мужика. И, хотя они не смотрят в эту сторону, наш разговор никак не может разгореться.

– Вот это ключ от моей комнаты, – говорю я ему полушёпотом, надеясь, что мужики на скамейке погружены в свои мысли достаточно глубоко.

– Что?.. А, да, – он машинально берёт ключ и начинает вертеть его в руках.

– Тот самый. «От начальника», – пытаюсь я улыбнуться.

Он глядит на часы.

– Я должен возвратиться засветло.

Три мужика, молча глядящие перед собой, помогают избежать объяснений. У машины он берёт меня за руку. Я зажмуриваюсь от удовольствия, а когда открываю глаза, вижу двух девок в робах, – тех самых, что вышли из-за пальмы. Они проходят рядом, съедая его глазами, – и он ретируется в кабину.

– Пока!

Малиновая «девятка» ловко вклинивается между КамАЗами. Я возвращаюсь на лавочку, где уже нет никаких мужиков, и закуриваю сигарету. Вкус её оказывается отвратительным.

Из кабинета Дрондина доносятся звуки классической музыки. Знакомое всему миру «Лебединое озеро». Двое субподрядчиков, ожидающие в приёмной, негромко переговариваются между собой.

– С самого утра сегодня передают. Что это вдруг?

– Может, у них опять кто-то «крякнул»?

– Да вроде некому. Старички уже все подобрались как будто.

– Может, Мишка?

– Ми-ишка! Да он ещё всех нас переживёт.

– И на уши поставит.

– Нет. А всё-таки, в чём же дело?

Секретарша, появившаяся из-за двери, кивает мне:

– Проходите. Александр Иванович ждёт.

Под косыми взглядами обойдённых очередью «субчиков» прохожу в кабинет. Дрондин встаёт навстречу мне и, усадив в кресло, кивает на работающий телевизор.

– Как вам это нравится?

В недоумении пожимаю плечами.

– Какая-то заваруха. Я уже звонил в главк – там помалкивают. Мы. мол, не больше твоего знаем. Вот я вас и позвал, чтобы попросить: позвоните в ваш институт. Может, там, в Москве, что-нибудь скажут.

Сквозь шипение и треск до слёз любимой связи прорывается гортанный голос Сильвии.

– Люба? Здравствуй, Люба! Как ты там, на-а курорте? Шеф только вчера про тебя говорил. Что? Он сейчас у Ульянова, на Совете. Что-о? У на-ас? А у нас тут война. Горбачёва снимают.

Дрондин озадаченно смотрит на меня.

– Значит, всё? Побаловались демократией – и будет?

Я честно пытаюсь сообразить, чем моя жизнь теперь будет отличаться от той, что была, скажем, вчера. И с отчаянием вижу, что не могу.

В мастерской все сгрудились вокруг Захарыча.

– Слышал важное правительственное сообщение? – волнуется толпа.

– Слышал, – усмехается он, продолжая замерять штангенциркулем какую-то мелкую деталь.