Илья Смирнов - Мои Острова

Моя бабушка Мария Михайловна очень много курила. И не признавала ничего, кроме Явы Явской. То есть сигареты марки «Ява», произведённые именно на заводе «Ява». Дело в том, что сигареты этой марки производились также на заводе «Дукат». Видимо, они были хуже. А спички у бабушки были необычные. Вернее, сами спички были обычными, но у неё был стальной чехольчик с монограммой, который одевался на обычный коробок спичек, превращая его в стильную и значительную вещь. Вот этот коробок я и взял, уходя играть после обеда.

Мне было лет семь или восемь. Всё лето мы с бабушкой жили у старинной её подруги Марии Яковлевны, в дряхлых сарайчиках километрах в пяти от Анапы. Это был самострой. Ветхие, собранные из случайных досок строения, являлись прибежищем для нескольких семей приезжающих, согласных на урезанные бытовые условия в обмен на близость моря и дешевизну отдыха.

В тот день стояла обычная южная летняя жара. Воздух маревом переливался над землёй. Земля плавилась. Пахло выжженной травой, листьями диких маслин и морем.

Мне давно хотелось попробовать поджечь сухие коричневые корни маслин, которые я насобирал в близлежащих дюнах. Мальчишки говорили, что они горят, как бенгальские огни, выпуская искры и шипя огненной змеёй.

За нашими сарайчиками был небольшой пустырь, заросший травой выше человеческого роста. Трава высохла до порохового состояния. Я зашёл в центр этого пустыря, разгрёб местечко от травы, сдвинул несколько камней и на них положил корешки. Чиркнул спичкой.

Мир вокруг вспыхнул весь и сразу. Я моментально оказался в центре сплошного моря огня. Каким-то чудом я выскочил из этого ада и помчался в ужасе – куда глаза глядят. Тем временем бушующее пламя стремительно двигалось в сторону деревянных домиков отдыхающих.

Прибежав на берег моря, я упал на песок и заплакал. У меня была абсолютная уверенность, что жизнь моя закончилась, потому что спалил свою бабушку, её подругу Марью Яковлевну, других отдыхающих и весь курортный посёлок Бемлюк-2.

Несколько жутких часов я провёл на берегу моря, не решаясь возвращаться назад. Вечерело. Вдалеке всё ещё поднимался в небо чёрный столб дыма. Как не отдалял я этот миг, но надо было возвращаться на пепелище, вдруг всё-таки кто-то выжил после огненного ада, устроенного мною.

Пустырь выгорел дотла, до мелкой чернильной пыли. Сараи устояли под натиском огня. Только стена ближнего сарайчика немного обуглилась от чудовищного жара, потому что жильцы вовремя бросились поливать её водой и несчастья не произошло.

Несожжённая бабушка бросилась ко мне:

– Ты где был?!!! Я так волновалась, – она трясла меня за плечи. Голова моя болталась, как яблоко на трясущейся ветке.

Вечером я не выдержал и с крокодиловыми потоками слез всё рассказал бабушке.

– Молодец, что рассказал. Надо быть честным, но я и так всё знала, – бабушка улыбнулась и достала из кармана обтрёпанного халата обгоревший чехольчик от коробка спичек с монограммой.

Памятники я не люблю. Не нравятся они мне. Особенно памятники Ильичу. Нет в них полёта мысли. Я их и крушить-то начал одним из первых. До перестройки ещё, в школе когда учился.

Дело было на уроке музыки. Урок проходил в актовом зале нашей довольно-таки средней школы. Пели мы, пели, и вдруг учительницу посреди урока вызывают к директору. Мы, третьеклассники, понятное дело обрадовались такому повороту событий, и давай играть в прятки! А на сцене нашего актового зала стояла здоровенная тумба, обтянутая кумачом. На ней унылым монументом – бюст вождя октябрьской революции. Хорошо помню тот трагический момент. Двое моих друзей уже спрятались в тумбе, счёт ведущего заканчивался, а мне было прятаться совершенно некуда. Ну, я к ним пытался пристроиться. Они не пускают. А я настойчивый такой, пёр изо всех сил, очень проигрывать не хотелось. Ну и поднажал, послышался треск, а потом и чудовищный грохот.

Тут учительница наша возвращается. Входит в зал, и вдруг из-за тяжёлого бархатного занавеса к её ногам выкатывается что-то большое и белое, в чём она с ужасом узнаёт бюст великого вождя с проломленным черепом.

Разбирательства были серьёзные, родителей к директору таскали. Политику пришить нам, третьеклассникам, пытались – дело-то было в 1978 году, перестройкой и не пахло ещё. Но обошлось. Купили им нового вождя, даже больше прежнего. Он стоил месячную зарплату папы.

Большая часть моего летнего детства прошла на даче в Дедовске, в пятнадцати километрах от Москвы. У нас был участок, стандартные шесть соток в садовом товариществе. Их выделили моему деду Дмитрию Яковлевичу за его заслуги перед родиной и партией. Он был крупным чиновником в Министерстве сельского хозяйства и специалистом по льну. А также секретарём партийной организации.

Дачная мальчишеская жизнь богата приключениями. Одним из самых главных занятий был футбол. Однажды мы пошли играть сразу после дождя. Трава ещё не высохла, и мяч быстро стал мокрым и тяжёлым. Естественно, в игре все хотели быть нападающими и никто не хотел быть вратарём. Я был одним из самых младших, поэтому на ворота поставили меня.

И вот, стою я на воротах. И тут удар прямо мне в лицо, я успеваю поднять руки и вдруг чувствую ужасную, дикую, невозможную боль. Я бросаю мяч и бегу, бегу, не разбирая дороги, не видя ничего вокруг, прочь от ворот, от футбола и предательски тяжёлого мяча. И когда силы мои кончаются, падаю ничком на траву и вою раненым зверем.

Старшие ребята смеются, потом, видя, что я не встаю, встревоженные подбегают ко мне. У меня дико болит рука, и я не могу пошевелить ею. Я лежу и тихо скулю. Кто-то говорит: надо ему спирта налить, он обезболивающий. Откуда-то появляется спирт, и мне наливают целый стакан. Я выпиваю стакан спирта, и мой 14-летний организм отказывается дальше функционировать.

Совершенно пьяного, со сломанной рукой меня приносят домой и сдают на руки родителям. Родители, конечно, в шоке. Делать нечего. Немного протрезвев, идём с папой пешком километров пять в город Дедовск (никаких машин в нашей семье тогда не было), там больница. Меня качает и тошнит.

Огромный краснорожий дядька-хирург хватает мою несчастную руку и вправляет её, я чуть не теряю сознание от боли. Накладывают гипс.

После этого играть в футбол, понятное дело, я уже не мог. Поэтому переключился на более спокойные игры: карты, домино, шахматы.

Проходит время, рука болит всё меньше. Кожа под гипсом ужасно чешется, и я потихоньку чешу её ручкой ложки. Но гипс должны снять только ещё через две недели. Да и не спешил я, честно говоря, его снимать, ведь благодаря ему мне удавалось отлынивать от всех дачных дел, которые мне поручали родители.