Олег Герт - Десять вещей. Проза и стихи

Он побарабанил пальцами по краю стола.

– Да. Мне было сложно отвечать на подобные вопросы первое время. Друзья, близкие знакомые интересовались, спрашивали с участием: что произошло? Видимо, со стороны мы выглядели довольно гармоничной парой и крепкой семьёй… Я отделывался простой формулировкой: сначала она была очень искренней, идущей от сердца, а потом я увидел, что и разуму-то добавить к ней нечего, в общем. А отвечал я так: я не хочу говорить о причинах, поскольку я мужчина и отец, а речь идёт о человеке, который был мне дорог… Понимаете, самым серьёзным откровением для меня стал не факт того, что случилось. Самое удивительное, – а мне было уже за сорок, казалось бы, удивляться уже не следует, – насколько может измениться женщина, которая ещё вчера, буквально вчера, выглядела или казалась любящей, искренней, верной и понимающей!.. Ну, а потом я пришёл к выводу, к которому должен был прийти давным-давно, если бы не был так влюблён: мы не видим человека, в которого влюбляемся, мы видим его выдуманный нами же образ. Человек с годами не меняется – умирают наши иллюзии по его поводу…

– Дети, я полагаю, живут с матерью?

– Да, – кивнул он, глядя в окно и поглаживая длинными пальцами выгнутую ручку чайного подстаканника, – Мы изредка видимся, хотя не так часто, как хотелось бы мне… И им тоже, я думаю…

Я покачал головой.

– И вы, само собой, ни в чём не обвиняете её, а вините только себя? – спросил я, – Думаете: ведь именно вы проявили жизненную близорукость: увидели и полюбили не реального человека, а выдуманный вами образ, так? Именно вы, будучи старше и умнее, не смогли обеспечить мир и понимание в семье, не правда ли? Вы и только вы отвечаете за неудавшуюся семейную жизнь? Браво! Если бы вы знали, сколько раз в своей журналистской карьере я слышал или читал о подобных историях!

Мне всегда было непонятно, почему это умные, взрослые, успешные во многих областях мужчины оказываются так беспомощны во взаимоотношениях с женщинами… А потом, когда следует разрыв, – а следует он, как правило, именно из-за женщины, – они выплачивают своим бывшим жёнам содержание, они остаются без общения с детьми, они страдают и переживают… Вы и вправду видите в этом свою и только свою вину?!

Простите, если мое предположение заденет вас: но из того, что вы говорите, или вернее, не говорите о причине вашего разрыва, из того, как вы об этом не говорите, следует только одно. Жена изменила вам, возможно, изменяла неоднократно, и именно это побудило вас к разрыву… Но даже и здесь, вместо того, чтобы назвать вещи своими именами, назвать блудницу блудницей и просто вышвырнуть ее за дверь… вместо этого вы и подобные вам, – еще раз простите за резкость, – делают все, чтобы дать сохранить этой блуднице лицо, защитить, так сказать, её честь, которой давно уже не существует, да еще и обеспечить её содержанием… Неужели вы не видите очевидной несправедливости такого положения? Несправедливости жизни и самой ситуации, в которой вы оказались?

Мое выступление, по-видимому, получилось весьма горячим. Он задумался.

– Что же, вы во многом угадали практические факты моей истории, – сказал он после небольшой паузы, – Ваша оценка и интерпретация этих фактов для меня тоже понятна. И, поверьте, приходила мне на ум. Первое время я буквально ощущал себя героем «Крейцеровой сонаты» – что ещё раз подтверждает величие литературных гениев, их умение находить типичное и универсальное в том, что каждому из нас по отдельности кажется исключительным…

Поверьте, я могу быть жестким, – он вскинул на меня глаза, и я увидел, что взгляд его изменился: голубые зрачки его стали необыкновенно холодными и полупрозрачными, как ледяное мартовское небо, – И я отдаю себе отчёт в том, что с определенной точки зрения всё, что вы говорите, – абсолютная правда. Наше европейское, так называемое цивилизованное, общество приравняло женский блуд, измену жены и матери, к незначительному недоразумению: и даже склонно обвинить в недоразумении не женщину, а мужа, чьё невнимание к ней и привело к этому…

Но, поверьте, – и за это говорит весь мой жизненный опыт, – судить себя, а не других следует уже потому, что только себя вы и можете изменить. Всё, чтобы ни случилось с вами – часть вашей жизни, вашей биографии, вашего характера. И если происшедшее плохо и печально, самое разумное, что можно сделать – изменить то, что к этому привело, внутри вас…

Он замолчал и снова побарабанил пальцами по столу.

– Впрочем, я бы не хотел вновь ворошить эту историю, – сказал он, снова вскидывая на меня глаза. Взгляд его, еще минуту назад удививший своей холодностью и сосредоточенностью, снова стал мягким и чуть ироничным, – Я не сумел забыть о ней, но сумел сделать надлежащие, как мне представляется, выводы: а этого уже довольно, и уже за это следует поблагодарить жизнь…

Мы некоторое время молчали.

– Возвращаю вам комплимент, – сказал я, – Вы интересный собеседник.

– Сейчас я преподаю, – отозвался он, – До сих пор считаю слова «интересный собеседник» одной из самых сильных оценок; среди студентов моих попадаются люди, которым можно это сказать, и даже попадались те, кто понимал силу этого комплимента, – он чуть улыбнулся, – Но вообще я страшный брюзга: уровень развития нынешнего студенчества, – как интеллектуальный так и духовный, – мне представляется если не катастрофой, то серьезной проблемой… И если ходят анекдоты про вечно недовольных современной молодежью профессоров, то это – обо мне…

– Ах, так вы профессор?

– Да, историк. А вы что заканчивали?

– Боюсь вас разочаровать, – улыбнулся я, – Но я из недоучек. Поступал неоднократно и успешно, но нигде не доучился. У меня, знаете ли, в свое время возникли нешуточные проблемы с отцом…

– Здоровье? – спросил он участливо.

– Нет, я имею в виду проблемы моих с ним взаимоотношений. У нас случился разрыв, и настолько серьёзный, что… Ну, словом, я пошёл путем, который отцу представлялся совершенно немыслимым. Он очень строгих принципов, и мой жизненный выбор счел натуральным предательством его убеждений, интересов, взглядов. Он и по сей день так считает. И я, что называется, отправился бродить по свету. Сейчас я много путешествую… Не могу назвать себя историком, хотя история меня крайне интересует. Археология, астрономия, эзотерика, география, – всего, знаете, понемногу…

– Как педагог и учёный не могу похвалить вашу всеядность, – заметил он, – Копать следует вглубь, а не вширь. Но как бывший студент, сохранивший некий авантюризм и к старости, – скорее её приветствую. Хотя в молодости, будучи от природы последователен, старался сосредоточиться всегда на одном: одной области знаний, одной работе, одной службе. А сейчас… Глядя на ритм и темп современной жизни, думаю, что преуспевать в ней будут как раз эклектики. Слишком мало времени, чтобы углубляться в вещи, и слишком много этих вещей, чтобы всерьёз остановиться на одной…