Евгений Рекушев - Осколок истории. Книга вторая. Рассказы

А если я вас на ночь еще не достал, попробую сменить тему в следующей новелле.

P.S. Казалось бы, в этом месте можно было бы поставить окончательную точку, и действительно, перейти к новому рассказу, если бы, к своему огорчению, не показал эту новеллу своему старому знакомому. То, что я услышал от него было для меня ударом ниже пояса. Ну, во-первых, то что я не Эдгар По, мне это стало понятным с первых слов его речи. Во-вторых, что я совершенно не знаком с семействам пауковообразных, а следовательно в новелле сплошная ахинея. Он с великим пылом стал посвящать меня в тонкости их существования, а так же анатомией их телец. В течение двух-часовой лекции я узнал о них многое, однако запомнилось лишь следующее:

Передние конечности служат для захвата добычи.

Педипальпы – щупальца служат органами осязания.

Хелицеры – (почти как рот, только перпендикулярно) ими хватают и убивают добычу.

Он схватил пуговицу на моей рубашке и, крутя ее пальцами, брызгая в экстазе слюной, убеждал иеня в том, что пауки не могут прокусить наволоку на подушке, а тем более сосать кровь из человеческой головы, так как нет таких органов у пауков, которые могли бы производить такие действия. А я, вытирая молча слюни с рубашки, думал о том, что хорошо, что энтимологов на нашем белом свете не так уж много, а те, которые являются специалистами в этой области, слава богу не читат мои новеллы. Но ни уничтожать, ни переделывать новеллу не стал. Категорически.

Странным показался мне поселок, в который я попал, выполняя командировочное задание. Эта странность заключалась и в названии городка, и в поведении его жителей. По улицам, утрамбованным коровьими кизяками, вперемешку с насыпанным, когда-то, гравием, бегала оранжево-рыжая орава детворы, разного пола и возраста, играя в свои детские игры с догонялками и прятками, и в нависшем над домами жарком летнем мареве, раздавались их пронзительные веселые голоса, утверждающие чью-то победу или поражение. Меня смущал цвет их волос. Казалось, что кто-то, открыв банку с краской из охры, ненароком, облил их юные головы. А из-за парканов доносились голоса озабоченых матерей, созывающих своих, разбушевавшихся от игр чад, домой, для принятия обеденной, или вечерней пищи. Странность была и в том, что когда любопытство заставляло меня задавать нескромные вопросы родителям, мол, откуда у детишек такой цвет волос, хотя сами они имели цвет далеко за серый, а то и более того, уж очень темный, мамы и папы детишек молча убегали от меня подальше. Мамы – на огороды и в хаты, а папы – в кусты, где у них, как потом выяснилось, был припрятан алкогольный запас. Так называемая заначка. И потом появлялись уже никакие, не вяжущие лыко, и держащие землю под собой четырьмя точками опоры, чтобы она, не дай бог, не упала на них.

Я понимал, что русскому мужику без водки жить невозможно, однако догадывался, что, все-таки, у них в семьях непорядок. Иначе, к чему такое обилие водки и самогона они заливают в себя. Не иначе, чтобы прикрыть какую-то тайну. Какая-то недосказанность была в молчаливом поведении родителей, не желающих отвечать на мои, наверное, все-таки бестактные вопросы.

Прожил я там целый месяц, выполняя задание по наладке аппаратуры, установленной на маленьком заводике, на окраине поселка, пока жители не присмотрелись ко мне и не стали относиться ко мне с терпимостью, здороваясь при встрече, не видя во мне человека, способного на подлости. Проживал и столовался в хате, на отшибе, и мне некогда было точить с ними лясы, так как вставал очень рано, а ложился затемно. Хозяйка, дородная и полная матрона, еще достаточно молодая и подвижная, готовила хорошо. Постель была чистой, пахла мятой, а мне ничего более не было и нужно. К ней вечерами, иногда, приходили поселковые женщины, и они о чем-то тихо шептались за тонкой перегородкой, разделяющей мою комнатку от залы, в которой они и собирались на, так званые, посиделки. А мне, откровенно, было все равно, о чем они беседуют. Женщины, приходящие к ней, были разные, как по возрасту и интеллекту, так и по красоте и обаянию, и пожилые и некрасивые, юные и смазливые. В последствии я стал их узнавать и издалека раскланиваться, встречая их на улице. Конечно, я знал, что моя хозяйка была в этом поселке и медсестрой, и повитухой, и акушером, и психологом одновременно, и это оправдывало приход к ней поселковых женщин. Я, не прислушиваясь к их неторопливому и тихому говору, уставший за день, быстро засыпал.

Однажды, ранним утром, задержавшись в доме из-за простудного недомогания, был разбужен звеневшими на улице колокольчиками и хлопками кнута с хриплыми призывами: – Пошла! Куда! Пошла! Из окна своей комнаты я увидел стадо коров и пастуха, гнавшего коровье стадо на луг, находящийся на окраине леса, за излучиной речки, огибающей поселок. Я замер, поперхнувшись сигаретой, которую так и не прикурил. Пастух, возраста, примерно, около сорока лет, имел шевелюру, напоминавшую солнечное светило в часы раннего рассвета, когда оно выползает из-за горизонта и готово через секунду ослепить и растопить все вокруг. Ярко-рыжие волосы его головы были снопом скошенной соломы, достигшей полного созревания. Он был низенького роста, некрасивый, с кривыми ногами и, догоняя рассыпавшихся по улице коров, шкультигал, припадая на правую ногу. Стадо скрылось за поворотом, а я еще долго мусолил незажженную сигарету губами, перекатывая ее языком в разные стороны, пока она, мокрая, рассыпавшись, не выпала на пол. Я молча стоял длительноое время, ворочая в черепной коробке вспотевшие мысли, как мокрую сигарету на губах, пока стадо, гонимое пастухом, не скрылось за поворотом, на выходе из села.

Вечером я сходил в продмаг и купил бутылку водки, пакетик с тонко нарезанными ломтиками московской колбасы, буханку горячего еще хлеба, выпекаемого в местной пекарне, и пошел домой, тревожась мыслями о том, что меня так взволновало. Мне казалось, что я уже в шаге от разгадки беспокоившей меня недосказанности событий в поселке, под названием «Рыжики».

Хозяйка крутилась у печки, двигая чугунки и кастрюли длинным ухватом, и в воздухе хаты витал аромат каких-то трав и снадобий, явно предназначенных для моего выздоровления. Я высыпал продукты на стол, поставив бутылку на середину, и просипел простуженным голосом: – надо поговорить.

За окном наступали вечерние сумерки, и тишина обвалакивала ватным одеялом засыпающий поселок, а мы сидели за столом, лицом друг к другу, и тихо разговаривали. Пили мало, да и еда, уж, не очень тянула к себе наши желудки.

Я попытаюсь, своими словами, передать смысл нашей беседы. То, что я узнал, меня взволновало и шокировало.

Мужики поселка, от постоянного пьянства и драк, неспособны были производить потомство, а так же исполнять супружеский долг, от чего женщины страдали и, избитые мужьями, молча плакали, выплескивая горючие слезы в подушки, обнимающие по ночам их головы. Пока не появился в поселке, неизвестно откуда, этот рыжак, с большим и неиссякаемым мужским достоинством, от которого все женщины, словно сошли с ума. Одна из них, побывавшая тайком в его ночных обьятиях, не сдержавшись, рассказала своей подруге об испытанном ею наслаждении, а та передала другой и, вскоре, все женщины поселка стали навещать его каморку на окраине поселка, а хозяйка, по просьбе женщин, составила негласное расписание посещений дамами его хижины. Да он, собственно, и не возражал, так как его, как это ни странно, хватало на всех. А когда на свет начали появлятся рыженькие детки, мужики, обеспокоенные происходящим, понимая, откуда появился этот золотой дождь, пьяные, подловили его и крепко избили, сломав ему ноги и ребра, и оставили лежать на берегу речушки, омываемой их поселок. А женщины, найдя его лежащим на берегу без сознания, принесли домой, выходили его и, в свою очередь, ухватами и скалками побили своих мужей, погнав их из хат, выветривать пьяные головы в хлев, в обьятия свиней и коров. Конечно, потом, со временем, все это успокоилось, и мужики поселка все происходящие события приняли за должное и смирились с прибавлением в их семьях, понимая, что сами они не в состоянии совершить подобное. И их душевные раны, и телесные раны рыжего пришельца зажили, оставив у одних грусть, а у него, неправильно срошиеся кости, от чего появилась хромота и сгорбленность. Мы с хозяйкой долго, молча, сидели за столом – я, переваривая услышанное, а она, подперев голову рукой, задумчиво смотрела в окно, всматриваясь в наступающую ночь.