Евгений Рекушев - Осколок истории. Книга вторая. Рассказы

Но на этом для меня удивительная история этого поселка не закончилась. На окраине села, в приземистом, с чуть-чуть покосившейся верандой избе, проживала старая цыганка, умевшая гадать и предсказывать судьбы людей. Скрюченное тело представляло собой вопросительны знак, а морщинистое лицо, с бородавкой на носу, напоминало бабу Ягу. Ее цветастый платок и разноцветность одежды были видны издалека, и женщины, увидев ее, мгновенно меняли свой путь, и прятались в подворотнях, стараясь не попадаться ей на глаза, хотя и ходили к ней вечерами, погадать на свое счастье. Она редко выходила из дома, не работала, и мало кто знал, чем она живет, хотя многие, приходя к ней погадать, приносили еду и деньги. Изредка ее навещала внучка, приезжавшая из райцентра, в противоположность своей бабушки, настоящая красавица цыганской породы, восемнадцати лет отроду. Иссиня-черные волосы рассыпались по плечам и ветер мягко теребил их, приглаживая их непослушность, а черные глаза смотрели в душу, вызывая искреннее удивление ее красотой, и тягу, поцелуем, прикоснуться к этому, едва распустившемуся бутону, и на руках унести ее в неведомую даль.

Я был свидетелем произошедших далее событий. Было воскресенье, и раннее утро, светлое и прозрачное, омывало меня ароматом цветов, растущих прямо под окнами. Я подошел к распахнутому окошку и ощутил свежую росу, усыпавшую их распушенные лепестки. Из-за угла появилось медленно бредущее коровье стадо, подгоняемое выстрелами щелкающего кнута рыжего пастуха, и в воздухе, до этого наполненного тишиной и спокойствием, зазвучали мычание и звонки колокольчиков, привязанные к шеям скотин. А с другого конца улицы, навстречу стаду, выплыла эта девушка восемнадцати лет, это цыганское чудо природы, обходя коров, хлопая ладонью по их влажным и теплым спинам. Их встреча, хромого урода-пастуха и красавицы, произошла прямо перед моим окном, за занавеской которого я стоял, наблюдая за ними. Они замерли на месте, как вкопанные изваяния, и молча смотрели в глаза друг другу. Наступила полнейшая тишина. Стадо завернуло за угол, и с ним исчезли звуки колокольчиков и мычание. Замерли ветки деревьев, только что качавшихся от порывов ветра, а встретившиеся он и она, стояли недвижимые, замершие в каком-то оцепенении. Я непроизвольно кашлянул, и идиллия происходящего рассыпалась, как карточный домик. Они вздрогнули, посмотрев на меня каким-то отсутствующим взглядом, опустили головы, и разошлись. Он побрел догонять стадо, а она поплыла невесомой походкой в противоположную сторону.

А вечером она появилась у хозяйки, и они, полуобнявшись, долго-долго говорили о чем-то своем, потаенном, о чем мне не положенно было знать. Через день к хозяйке пришла старая цыганка и, обменявшись несколькими тихими фразами, они куда-то ушли. А я, через несколько дней, завершив свои дела, уехал, так и не узнав, что было дальше.

Через несколько лет я снова побывал в поселке, со смешным названием «Рыжики» и, проходя по безлюдной улице, смотрел на знакомые дома, кивал приветственно головой знакомым, и глядел на уже взрослых детишек, ковыряющихся на подворьях с лопатами и граблями, и, глядя на их рыжие шевелюры, усмехался, вспоминая все то, что когда-то происходило здесь. Проходя мимо дома цыганки, умеющей предсказывать судьбы, подумал – сумела ли она предсказать будущее своей внучки? И замер от увиденного. На завалинке, перед слегка покосившимся цыганским домом сидел рыжий, до рези в глазах, пастух, а перед ним танцевала трехлетний бесенок с косичками темновишневых волос, с рыженькой челочкой на лбу. Она, изгибаясь, танцевала перед ним какой-то цыганский танец, а затем бросилась к нему и, обняв его рыжую голову, целовала в нос. А он, гладил ее по цветной головке и чему-то мягко усмехался А за тыном, окружающим огород, с тяпкой в руках стояла красивая, молодая, уже знакомая мне цыганочка, женщина с иссиня-черными волосами и счастливо улыбалась, прикрывая глаза ладонью от жгучих лучей яркого солнца. Я еще пол-минутки постоял, наблюдая за происходящим, а затем побрел дальше, по ставшей нескончаемо длинной улице, вздыхая и радуясь тому, что осталось за кадром этой истории, под названием жизнь, и уже не странными показались события, оставшиеся за моей спиной в этом, ставшим удивительно спокойным поселке, под таинственным названием «Рыжики».

Одиночество. Как глупо, и даже нелепо, звучит это слово. Слышу возражения от своей души: э-э-э, дорогой, ведь ты еще не познал этого состояния. Изволь, дорогая душа, изволь. Мне и не надо познавать всего, чего я не понимаю. Если человек, хотя бы немного, оптимист, то он сам развеет и скучные мысли, и планы несбывшейся судьбы, и тревогу молодости. А я ведь, хоть и чуть—чуть, но оптимист. Конечно, согласен, что на мысли тяжелым грузом падает тишина бездействия, что четыре стены и цементный пол навевают скуку, но ведь надо уметь смотреть за эти четыре стены, и в голубизну озер, и в даль зеленых полей, и ощущать сердцем радость влюбленных. А цементный пол, разверзнувшись, покажет тебе бездонную глубину вселенной, зарево городов, луны незнакомых планет. И фантазия навеет города, с завывающими кабаре, принимающих в свое лоно красавиц и их спутников мужского пола, шумами толпы, населяющих эти города, визгами тормозящих машин. А там дальше, скользя взглядом по глади океана, увидишь берега сказочных островов, усеявших бисером пустынную безбрежность водяной купели, белокрылые суда, парящие как чайки в этой водной пустыне. Видишь душа, почему человек – оптимист не унывает никогда. А перед глазами цветным художественным фильмом проходит удивительная жизнь. Каждый кадр этой картины – чья то судьба. А вот и мой кусочек этой ленты.

Нежные и ласковые, теплые и страстные губы подруги, готовы впиться в мои сухие и черствые губы. Она что-то шепчет, а я не могу понять сквозь ее страстное дыхание ни одного слова. Ах, любимая, ты думаешь, что я не помню тепла твоего тела, громкий стук возбужденного сердца, Не ощущаю упругости твоей, полудетской еще груди, налитой молодостью и невинностью. Возбужденных торчащих сосков, к которым я прикасаюсь языком, и томительная дрожь пробирает твое тело. Раздвигающиеся от нетерпеливого ожидания бедра и короткие судороги пронзающие тебя. Ты думаешь, что я не помню трепет твоего тела и горячность вздохов ожидания близости. Помню все. И прижатие твоих маленьких ножек к моему разгоряченному телу, и прикосновение нежных пальчиков к моему возбужденному организму, и судороги наслаждения, и взрыв чувств, и полет к неземным мирам. Все помню. И запах волос, пахнущих лавандой, и запах миазмов женщины, желающей обладать и владеть тобой беспрекословно и вечно. А вот и слова, которые я слышу. Я тебя люблю! Нежно и счастливо ты произносишь эти вечно неумирающие слова. И снова ненасытность твоего тела влечет меня. Кончается ночь. Рассвет освещает парк, а мы все не можем насытиться друг другом. Уходишь, таинственно улыбаясь, неся в себе продолжение неумирающей жизни. И нет силы, способной остановить этот процесс. И только ты, душа моя, пытаешься восстановить в памяти эти процессы бытия.