PaoloGilberto - Всё сразу. Повести и рассказы

Максим еле сдержался, чтобы не рассмеяться.

– Это что значит?

– А то, что как ребёнок он. Никогда зла не делал никому. Всегда всё честно. Нигде ничего никогда не урвёт, не стащит. Бесхребетный и простой. Слишком даже простой. Поэтому водка его и сгубила, – она нахмурилась, видно, вспомнив что-то. Неожиданно щёлкнул чайник. Елена Борисовна вздрогнула и потянулась к шкафчику на стене.

– Вам, батюшка, чёрный или зелёный?

– А кофе нет?

– Нету, у меня его никто не пьёт, а гостей не бывает, не для кого хранить, – она, позвякивая чашками, быстро разлила чай, достала из холодильника большой пакет с конфетами, – Берите, очень вкусные!

– Да нет, простите, это ж шоколадные, а сейчас пост, я просто так попью, не обижайтесь!

– Хоть сахар возьмите.

– Давайте. Хотя, ладно, давайте и конфет тоже, только каких попроще.

Елена Борисовна придвинула Максиму жёлтый керамический бочонок с надписью «SALT» и высыпала перед ним горсть карамелек со странным названием «Рачки-Чудачки».

– Что я там Вам рассказывала? – она села за стол и стала шумно дуть в чашку.

– Про мужа. Что простой он. И всё такое.

– Ага, да. Простой и вот знаете… Как это сказать. Богобоязненный очень, в церковь часто ходил, причащался, исповедовался. И отец у него такой же был. Вроде бы и выпивал, но знаете, вот так, чтоб в канаве где-нибудь валялся – никогда такого не было. Где стройка или ремонт – он всегда поможет, стакан нальют ему, он и старается. Уже все устанут, а он знай себе тачку с раствором катит и улыбается. Хороший мужик был. И что характерно: когда умер, бабка моя пошла по улице, по соседям, на похороны денег собрать, Лёнька-то в армии был, а мать от них давно ушла. Ну так вот, люди кто по пятёрке, кто по десятке давал, Вы представляете? И это в то время! Оркестр даже ему заказали, столько насобирали. Любили все его. И Лёньку потом любили.

– А что у него с рукой, что случилось вообще? – Максим заворожённо слушал Елену Борисовну, ему всегда были интересны необычные судьбы.

– Ой, сложно там всё, – она покачала головой, – Он же на комбинате на прессе штамповочном работал. И, представляете, то ли зазевался, то ли так вышло… В общем, всадило ему по руке, и сразу всю кисть – в лепёшку. Ну, тут конечно все забегали, его сразу в медсанчасть отвезли, но дело понятное – ампутация. Как оформлять? Производственная травма. А у них мастером цеха тогда Ищеев был. Не знаете Ищеева? Редкостная гнида, хочу Вам сказать, прости Господи.

– Нет, не знаю, – пряча глаза, помотал головой Максим.

– И эта гнида… Простите, Ищеев, прямо в палате начал Лёньку подговаривать, скажи, мол, комиссии, что дома что-нибудь случилось, машина с домкрата во дворе упала, или ещё что. Денег предлагал. Как оказалось, у пресса должна быть какая-то там тройная защита, и такого случиться не могло. Вроде бы даже канадский пресс. Это по документам. А по факту пресс был старый, откуда его Ищеев выписал на комбинат, кто теперь узнает? Но Лёнька-то за справедливость всегда. Никто не спорит, и его вина была, что ротозей, но там началась ещё мутная история с журналами по технике безопасности. Если бы всё по правде разобрать, Ищеева бы с работы сразу выперли, а может, и дело бы завели. Но там связи, Вы ж понимаете…

Максим смущённо кивнул. Елена Борисовна, развернув уже пятую или шестую конфету, продолжила.

– Но и у нас тоже связи кое-какие были. У кумы любовник – председатель профкома комбината. И вот он как-то договорился с Ищеевым, что и тот остался без последствий, и Лёньке инвалидность быстро и тихо оформили. Даже протез из Германии заказали за сколько-то тыщ евро. Но он-то, когда запил, протез этот в реке утопил случайно. Эх, – махнула она рукой, – Сколько всего было, и не вспомнить…

– А что, до инвалидности он не пил? – удивился Максим.

– Почему же? Пил. Но не так. Может раз, ну два в неделю сядет с мужиками после работы. И всё. Это из-за Ульянки…

– Кто это? – Максим давно забыл про остывший чай.

– Дочка у нас была. Хорошенькая. Лёнька любил её очень. Игрался с ней, баловал. А тут к нам родственники с Украины приехали, и мы как-то прямо засиделись с ними, запили. Дня на три. Никогда такого не было. А Ульянка до этого температурила, хныкала, но у нас-то праздник, мы внимания не обращаем, – Елена Борисовна вдруг всхлипнула, – Так и было, прямо помню: мы за столом сидим, а она подходит, глаза закатила и Лёньку за штанину дёргает: «Папка, пап, голова болит очень, вы не пейте тут больше, давайте в больницу поедем». Лёнька ей: «Ты дочка, простыла, пойди, полежи, а завтра дядьГену с тётьКатей на поезд проводим, прогуляемся вечером, и всё пройдёт». Не прошло. Утром зашли к ней в комнату, а она, выгнувшись, лежит, окоченевшая уже.

Она не выдержала и заплакала. Максим осторожно взял её за руку.

– Упокой Господи душу рабы Твоей усопшей, – прошептал он и добавил громче: – Не плачьте Вы так, Елена Борисовна, у Бога все живы!

Она снова резко всхлипнула, посмотрела ему в глаза и прошептала:

– А Вы, Максим, детей своих хоронили, нет?

Вместо ответа Максим лишь сильнее сжал её руку. Елена Борисовна крепко зажмурилась. Две слезы быстро скатились по щекам. И всё.

– Врач так кричал на нас с Лёнькой потом. Суками обзывал и алкашами. Лёнька ему всё рассказал про ту пьянку. А на вскрытии у Ульянки нашли менингит. И если б привезли на день раньше, уже бы в седьмой класс пошла она в будущем году.

Елена Борисовна уронила голову на ладони. Потом, собравшись с духом, продолжила.

– Вот тогда и начался конец. И Лёнька в запой ушёл, и я вместе с ним. А бабы спиваются мгновенно, поверьте мне, мгновенно. Сразу превращаются в тварей каких-то. И если мужик-пьяница ещё хоть какое-то сочувствие у меня вызывает, то баб я бы душила своими руками, – она зло сжала кулаки.

– И как Вы выбрались? – тихо спросил Максим.

– А вот так. Сама. Встала и ушла от него. А он остался с овцой этой, Светкой, да Петькой картавым. И Костик с ними. Костик у Лёньки потом единственным близким существом и остался.

– Он у церкви с ними не попрошайничал, кажется, – задумался Максим, – Такого персонажа я не заметил, они всегда втроём приходили.

– Костик – это кот, батюшка, – улыбнулась Елена Борисовна, – Он с ним постоянно дома, приглядывает за Лёнькой.

– Не замечал я никакого кота ни разу.

– Да что уже об этом, мировой кот…

Она снова задумалась.

– Ну так вот, когда поняла я, что совсем пропаду, что смогла продать – продала, родители-пенсионеры помогли, добавили на эту вот квартирку, – она обвела вокруг себя рукой, – И с тех пор у меня дома ни грамма спиртного нет. Духи, и те не покупаю. На фабрике если в мою смену начинают конфеты с ликёром лить, беру отгул или подменяюсь, – она помолчала мгновение, – А ещё помню я, зачем Вы пришли. Не вернусь я туда, батюшка, ни к Лёньке, ни в ту пропасть. Это как в ад заглянуть. Не пробовали? – она лихорадочно облизывала сухие губы и сверлила Максима взглядом. Он не знал, куда прятать глаза, – Не вернусь, даже не просите, видеть его не хочу, хотя как… Хочу. Хочу, но боюсь до такой жути, что Вы себе не представляете. Знаю, что не будет как прежде, хоть любила его и люблю. Не отпустит его этот бес.