PaoloGilberto - Всё сразу. Повести и рассказы

– Здравствуйте, дорогой отец Максим, приветствую Вас категорически! – Иван Павлович протянул обе руки Максиму. Тот крепко схватил их и энергично встряхнул.

– Всё готово, Иван Павлович, как Вы и просили, – улыбался Максим, – где же новый член Церкви Христовой?

– А вот он! Мариша! – Иван Павлович нетерпеливо махнул рукой. Его дочь, такая же розовощёкая и широколицая, выхватив белый свёрток из рук худого мужчины, кинулась к отцу. Иван Павлович взял его, покрутил в руках и вернул дочери, – Вот, его сегодня, отец Максим, и покрестим. Пройдём?

– Да-да, прошу Вас, – Максим развернулся и увидел попрошаек. Сделал ужасные глаза и показал кулак так, чтобы не увидел Иван Павлович. Но поздно. Петя уже загнусавил:

– Подайте, Христа ради, убогим и нищим, да помилует вас Господь за доброту и участие и дарует жизнь вечную!

Максим зажмурился. Но, к его удивлению, Иван Павлович широко улыбнулся и прикрикнул:

– Влад, ну где ты там? Давай портфель! День-то какой, поможем давай страдальцам!

Тем временем, гости плотным полукругом выстроились напротив попрошаек и, не скрывая любопытства, разглядывали их. Лёха же прятал лицо в воротник пальто, боялся, что Иван Павлович узнает его и припомнит историю с инвалидностью. Светка радостно протянула пол-литровый пластиковый стакан, Петя поправил ногой помятую железную миску, в которой стояла затёртая иконка.

– Лёх, давай, покажи культю, – прошептала Светка.

Лёха помотал головой и ещё глубже втянул голову в воротник.

Раздвинув плечом гостей, к Ивану Павловичу подошёл невысокий симпатичный ясноглазый водитель.

– Пожалуйста, Иван Павлович, – Влад протянул ему темный портфель, Иван Павлович, открыл его и достал из бокового кармашка несколько сотенных.

– Ну, убогие, чтоб крепко помолились за здоровье Илюшки моего, поняли? – он улыбнулся, одну сотню положил в миску, другую в Светкин стакан, а третью ткнул за пазуху Лёхе. И вдруг Лёха, совершенно неожиданно для самого себя вытянул шею, безумными глазами обвёл людей и остановился взглядом на Владе. В голове у Лёхи что-то щёлкнуло, зашумело, он откинулся к стене, раздвинул ноги, задышал громко, шумно. Застонал молодым мужским голосом.

– Ох.. Ох.. Иван Павлович.. Иван Павлович. А ваша точно не приедет? – закатив глаза, ритмично раскачивался Лёха. И сам себе же ответил, но уже баритоном:

– Тихо, Владик, тихо, она с Андреем сегодня в Липецке, к сестре поехала. До вечера точно не вернётся.

– Иван Павлович.. Иван..

– А ну-ка, замолчи! – к Лёхе подлетел Максим и встряхнул его за плечи. Ошалевшая Светка округлившимися глазами смотрела то на Лёху, то на Влада, то на Ивана Павловича. Замерла и жена Ивана Павловича. Пауза получалась убийственная. Ситуацию спас ребёнок: громкий крик из свёртка с голубой лентой как будто разбудил всех, и гости, пряча друг от друга глаза, молча пошли в церковь. На улице остались Максим и попрошайки.

– Это что такое? – бешеным сдавленным шёпотом свистел иерей, – Что за театр, слышишь, это ведь тебя Лёха зовут, да? Что за чревовещание, слышишь меня?! – Максим снова резко тряхнул Лёху. И тот вдруг вскочил.

– Я не Лёха, я Леонид, – абсолютно спокойным тоном ответил он, растопырил пальцы здоровой руки и всей пятернёй резко и дерзко толкнул Максима в лицо. Иерей поскользнулся и неуклюже плюхнулся на землю. Лёха перевёл взгляд с Максима на Петю, потом на Светку, смял сто рублей и бросил их ей под ноги. И ушёл, не оборачиваясь.

Выручил, как всегда, Костик. Очнулся Лёха от того, что кот шершавым языком лизал ему нос, и чихать захотелось нестерпимо. Лёха оглушительно прыснул и подскочил. Он лежал сразу за калиткой, которую даже не закрыл за собой, лежал на грязном, подтаявшем под ним снегу. «Какой хрен меня сюда занёс?» – хмуро подумал Лёха, а потом прижал к груди Костика и зарылся лицом в его густую шерсть. «Костян, спас меня опять, а? Не кот ты, а какой-то ангел-хранитель, что ли». Костик вдруг задёргался, отпрыгнул от Лёхи и зашипел.

– А ну, прекрати, Костик! Слышишь? Иди-ка сюда! – но кот в четыре огромных прыжка взобрался сначала с крыльца на сарайчик, а оттуда – на крышу.

Кряхтя, Лёха поднялся, глубоко вдохнул, но привычного студёного озноба не почувствовал. «Ишь, потеплело как на улице! – удивился он, – Сколько сейчас? Все градусов десять, что ли?». Он подошёл к оконной раме, отогнул на себя термометр в растрескавшейся стеклянной оправе. «Ну, точно, десять! Вот и весна, вот и слава …". Тело само дёрнулось влево, и Лёха с размаху ударил головой в перила. Отключился.

Включился. Уже дома, посреди комнаты, сидя на табурете. «Что это было? – с тревогой подумал Лёха. Так и до „дурки“ доиграюсь. Надо выпить, а то второй день тревоги эти.. Ну их». Но, как ни пытался, встать он не смог. Было ощущение, что сам он приклеен к табурету, а тот, в свою очередь, каждой ножкой накрепко приколочен к облупленному деревянному полу. Лёха испугался по-настоящему. Затаил дыхание. Покачался. Бесполезно. В тишине он вдруг услышал, как у ворот хлопнула дверь машины. И испугался ещё сильнее. «Что ж было-то, а? Не помню, нихрена не помню, может, это уже за мной приехали, а? Что было? Светка, ага. Петя. Сигаретами их угостил. Потом.. Потом Иван Павлович приехал. И… И?».

Ответы сами вошли в его дом.

Чуть не сорвав дверь с петель, замер на пороге Иван Павлович. Благодушное лицо искривила злоба, по щекам – пунцовые пятна. Не больше секунды оставался он на месте, кинулся к Лёхе, схватил его за грудки.

– Кто тебе сказал? А?

В Лёхе вновь что-то перевернулось, и он, как сам подумал, отключился. Это ему только казалось.

– Ты что, сука пропитая, оглох? Я спрашиваю: кто тебе сказал?

– Кто тебе сказал, – вдруг, раскинув руки, вскочил с табурета Лёха и запел совершеннейшим, красивым голосом – нота в ноту: – Кто тебе сказал, ну кто тебе сказал, кто придумал, что тебя я не люблю? Я каждый жест, каждый взгляд твой в душе бере..

Оглушительная оплеуха свалила его на пол. Идеально начищенная итальянская туфля с размаху въехала под рёбра, но, к изумлению Ивана Павловича, Лёха не застонал, а громко и ехидно захихикал.

– Иван Павлович, дорогой Вы мой человек! Сразу видно – член Церкви! Вот сразу! Как только Вы вошли, я почувствовал благодать. И бьёте-то Вы как! Ах, как бьёте, умница! Видите же, что у меня половина лица синяя, и бьёте в другую! И я терплю, не умножаю зла! Всё по заповедям, заметили, да?

Иван Павлович сначала растерялся, но всё-таки взял себя в руки.

– Ты что-то не понимаешь, видимо. Ты что устроил утром, а? Как ты узнал?

– Иван Павлович.. Ну Вы же взрослый человек, должны понимать, что всё, просто осознайте это, буквально ВСЁ, каждая мысль, движение, порыв.. Как бы Вам это объяснить.. В общем, всё, вашим языком выражаясь, записывается, фиксируется. И становится всеобщим достоянием. Пусть и в весьма узких кругах. Пока узких, – вдруг зловеще прошептал Лёха и поднялся с пола, прижав ладонь к окровавленному лицу.