Мария Герасимова - Первое отражение. Повесть, рассказы, киноновелла

– Но мирный, мирный, – как бы сдаваясь.

А у сестрички и у их сына действительно было взаимопонимание. Наверно, никто больше так не смог проникнуться ею, как он. Он был единственным. Он бродил за нею, привязанный. Она что-то говорила ему, передавала речь своих «друзей». Он как-то мучительно улыбался, смотрел в глаза.

Один раз поздоровался со мной. Я позвала в гости.

– Приходи, никого не будет!

Они сидели рядышком, почти не двигаясь, всё отведенное им мною время. Я тряслась от злости и возбуждения, но ничего не произошло. Чувствовалась между ними эта близость страшнейшая, губительная, подкожная. Они касались друг друга коленями, оба тонкие, с неприбранными волосами (он вовсе перестал расчесываться после знакомства с ней). Я ничего не понимала! Я думала, что они меня стесняются, и приговаривала, проходя мимо то в туалет, то в ванну и обратно к себе:

– Родителей долго еще не будет, долго!.. – и ничего. А она всё знала, но молчала почему-то.

Мать пришла через сорок минут вместе с бабушкой. Увидав гостя, покрылась пятнами, схватила сестру за руку и выскочила с ней на балкон. Был декабрь, но она оставила ее там, заперев за собой дверь.

Мальчик рванул было помочь, но бабушка, сильная и прыткая тогда женщина, перехватила его и настойчиво поволокла из квартиры: «Кто тебе разрешал, кто?» Она была во все посвящена и называла сложившееся положение «дурью».

Сестричка приложила ладони к стеклу и улыбалась, шевелила синюшными губами, будто бы целовала нас. Тех, что остались в теплой комнате.

Я с замиранием сердца не признавалась ни в чем и не могла отвести от нее глаз. А в чем я была виновата, по сути? Я ничего, ничего не сделала!

Мать демонстрировала полное равнодушие. Бабка причитала что-то о лекарствах.

Она уроки делала всегда верно, только часто бросала задачки и тексты недоделанными, недописанными… Она боялась ставить точки. Она терялась от необходимости завершить строку. Я допишу за нее, как сумею, этот маленький рассказик. Рассказик, в котором будет вся ее жизнь!

***

Не закончила я о развратности. Опять она выходит у меня несчастной. На самом же деле несчастными были мы, мы! Те, кому пришлось жить рядом, кого приковали к зрительским креслам тяжелыми цепями. Мы могли только посылать миропорядок к черту и ее – к черту.

Она же делала всё, что хотела. Мысль, а что дальше, что будет после того-то и того-то, не посещала ее голову. Я вообще не уверена, что она именно думала , то есть отдавала себе отчет. Нет!.. Она обитала в одном импульсе, в химической реакции, в одном вздохе.

И что нам было делать? Как с этим поступать? И, в конце концов, почему мы?

Обращение к доктору совпало с подтверждением ее бесконтрольной похоти. Как-то случилось в один миг, даже не понимаю, как.

Отец и раньше настаивал – давай покажем ее, давай попробуем. Мать бесилась из-за денег. Но тут сдалась, период был такой, она не хотела ничего решать.

Я не знаю, как там все было. Но появились в доме таблетки. Много и разные. Пить их надо было по особому расписанию. Новый повод для скандалов с удобством разместился в качестве еще одного жильца. Он курил трубку, снимал шляпу, поправлял очки, читал газеты отца, которые он бросал в нетерпении, устав слушать мычание и материны понукания.

Я следила за этим с превеликим любопытством. Сестренка здорово менялась, если удавалось втолкать ей в глотку парочку «беленьких». Она необычно склоняла голову, будто ей в уши воды налили. Тряслась так, словно не могла их прочистить. Я смеялась над ней, и никто мне не мешал. Никто не замечал моего смеха.

И вот буквально с первых же дней приема она стала пропадать. И раньше такое случалось, но редко: засмотрится на что-нибудь и стоит, привлекает внимание. Прохожий-добряк приведет в участок, потому что сказать ему ничего не может, идет следом, как ягненок на убой: в приятном неведении, только бы идти. А из участка уже звонят домой – забирайте.

А теперь пять дней в неделю: уходила в школу, а возвращалась ночью. Всех будила, не попадая в замочную скважину, – тогда у нее еще ключи не отобрали. А на выходных ее совсем не было. Не знали, где она и чем питается. Родители выдирали провод из телефона, чтобы никто позвонить не мог. Стали отрицать – как и она ведь, она нас научила! – ее существование. Надоело верить, что что-то может измениться.

Так вот, я потом открыла для себя, а мать с отцом, видимо, раньше от кого-то узнали, что ходит она в квартиру неподалеку, к наркоману вроде бы. И спит с ним, но не колется. А для нас она, конечно, кололась, в этом был весь смысл.

Меня стали ласкать, глядели с любовью. Появился новый оттенок – «мы тебя защитим» называется. «Мы дадим тебе образование (какое посчитаем нужным, в скобках), счастье, нормальную жизнь». «Мы – тебе».

Я зверела от этих взглядов. Я была счастливо убита, потому что всюду была она. И в этой любви и в этих обещаниях сквозил ее образ, как призрак.

Стали говорить, что там ее бьют. А я думаю, она и радовалась, и просила наверняка. Она, когда избита была, когда чуяла гнев, вся прямо оживала и принимала в себя. И человек закономерно увлекался! Энергия рук, ног, разворот корпуса. Власть над пространством. Над ее пространством.

Вскоре к нам наведался соцработник. Так и так, в школе появляется редко, вся в синяках, что делать будете? И тут началась борьба за ее сдачу. Борьба за выгодное поражение. Мы решили отпустить ее, а ее никто не хотел, никто не мог ее поймать, прежде всего. Она была к нам привязана обществом, то есть сетью условностей, но, если разобраться: кто она нам? Зачем она нам?..

Несколько дней, случившихся в полной глухоте, мы провели на даче. Как в колыбели. Когда вернулись, на пороге обнаружили его . Родители узнали, а я впервые столкнулась.

Это был парень из той квартиры. Наркоман, как нарекали «всё знающие», с именем звучным – Роман. Как поэтична ирония жизни, смерти!..

Грустный, с неровной улыбкой, темными впадинами глаз, из которых шел, как из весеннего окна… свет?! Я пошатнулась, мне было дурно. Окна-окна-окна!

Он был бесстрашный и робкий. И он спросил:

– Где ваша дочь?

– У нас нет дочери, – ответили заученно. Но Я, Я была там!

– Идем, – сказала мать, и его пустили в НАШ дом.

А я не хотела его знать, не хотела, чтобы он ступал по моему полу. Почему так? Почему всё так?!.. Как мне было тогда больно, я была предана, я была больнее всех больных. Мне стало плохо, никто не заметил. Я прошла за всеми на кухню.

– Я заберу ее, – сказал он. – Я смогу. Я зарабатываю немного и…

– Ей нужно лекарства принимать, – бесцветно – отец. – Это нельзя.

– Ничего такого! – воскликнул он, но сложил руки, замкнул плечи. Смирился? Такой большой на нашей табуретке.