Маргарита Шарапова - Чёртов круг. Цирковые истории

– Ты только никому не говори, ну, что я стирать, там, допустим, не умею, ага?

– Конечно, – твердо заявила Лина, но в глазах ее шмыгали лукавые огоньки. «Разболтает», – обреченно поняла я.

В буфете мы расположились за столиком в углу. Я специально села лицом к залу, чтобы видеть посетителей. То есть, конечно, не посетители волновали меня, а хотелось увидеть ту девушку в красной бейсболке, но с какой целью это нужно, толком не отдавала себе отчета. Меня лишь беспокоило, что я могу ее не узнать, ведь было темно, и кроме неуловимого взгляда не удалось запомнить ничего, даже лица.

К нам подсел акробат Вовочка, и Лина принялась что-то нашептывать ему на ухо, при этом ехидно косясь на меня. Он хихикнул. Я засомневалась и спросила:

– Ты про что говоришь ему? Про то, чего я просила не рассказывать?

– Не бойся, мы не про тебя, – усмехнулась Лина и я убедилась по ее тону, что именно про меня речь и идет. Уткнулась в чашку с кофе, тщательно размешивая содержимое, хотя и не положила сахар.

– Вам это больше не нужно? – раздался чуть хрипловатый и очень спокойный голос.

– А? – встрепенулась я. Подняла глаза. Она. Я сразу это почувствовала.

Простое лицо: прямой нос, слегка припухлые губы. Только глаза отличались: серые, льдистые, но не холодные, а какие-то бесконечно прозрачные.

Я узнала ее и без бейсболки, и джинсовой куртки. В этих пошлых буфетческих кружевной коронке и гипюровом фартучке.

– Забирайте, – отозвалась Лина. – Мы уходим. Пойдем, эй!

– Иди, у меня еще кофе.

Лина и Вовочка поднялись и пошли.

Буфетная девушка взяла пепельницу, смахнула в нее крошки, извинилась:

– Я побеспокоила вас.

– Не-не, – лепетнула в ответ.

Она, лавируя между тесно стоящих столиков, удалилась в подсобное помещение. «Так она даже не буфетчица, – отметила я, потому что за буфетной стойкой работала другая женщина, – а посудомойка». Это поразило меня. Ведь ей всего лет двадцать. Мне бы, например, было унизительно работать уборщицей или посудомойкой. И вдруг я восхитилась, потому что необходимо иметь большую смелость, чтобы пренебрегать мнением обывателей. «Она выше всех, – решила я. – Так и надо жить: просто, смиренно, честно».

– Юрате! – окликнула буфетчица, попросив что-то на литовском. Показалась она и подала салфетки. Я обрадовалась, что узнала ее имя и повторила про себя непривычное: «Юрате».

Заглянула Лина и завопила:

– Ты все еще тут? Обалдела, что ли?! Выезжаем!

Я так и не выпила кофе. Побежала.

В автобусе гитарист Сережа громко обратился ко мне:

– Говорят, ты здорово стираешь носки, у меня там поднакопилось малость.

– Пошел ты… – я не договорила, как все заржали.

– Ну, ладушки! – заключил Курнаховский. – Заругалась девка, испортили, теперь своя.

И я внутренне озарилась счастьем, ощутив, что, действительно, коллектив сделался мне интереснее. Подумала: «Какие они все-таки хорошие люди!»

Мы были в Прекуле, городишке совсем рядом с Клайпедой, и вернулись в гостиницу рано. Вечер стоял сухой, ясный. Лина позвала меня погулять по городу, и я кивнула, но тут же отказалась. Она обиделась:

– Почему?

– Так, – неопределенно буркнула я и ушла в буфет. Хотелось молока с булочкой, но я взяла кофе. Молоко – это как-то по-детски. Кофе – изысканно.

Вдруг появилась Лина. С Вовочкой и Володей.

– А, ты здесь… К тебе хоть подсесть-то можно?

Я пожала плечами.

Они взяли именно молоко с булочками и сели ко мне.

– Кофе на ночь вредно, – сказала Лина.

Я и без того не хотела его, а тут еще они с желанным молоком и эта реплика. Хотела огрызнуться, но из служебного помещения выглянула Юрате. Посетители – только мы. Она подошла. Володя игриво окинул ее взгядом и шутливо спросил:

– Ты холостая?

– Да, – у нее дрогнули иронически уголки губ, – до вечера.

Взяла использованные стаканы и медленно ушла. На ней – очень короткая юбка.

– Ничевошная девочка, – пихнул крепыш Володя субтильного Вовочку.

Но тот не сводил влюбленного взора с Лины. А я проговорила:

– Она необыкновенная.

Лина фыркнула и уничижительно посмотрела на меня, процедила:

– Проститутка она.

– Кто?! – меня будто электричеством шарахнуло. – Она… ясная.

– Пойдемте, ребята, – поднялась Лина и сказала мне серьезно: – Ты совершенно в людях не разбираешься.

Они ушли. Я сидела как оплеванная, будто меня лично оскорбили. Тут вломились краснолицый моряк Александр и Линкин Виктор. Оба пьяные. Виктор усадил друга за столик и тот, сграбастав рыжую шевелюру розовыми лапищами, замычал. Виктор узнал меня и извинился:

– Запой у Сашки. В какую-то девчонку втюрился безответно, страдает… Хочешь, познакомлю?

– Да, то есть, нет, потом, до свидания, – скороговористо выпалила я и смылась.

Вышла в город.

Бродила по вечерней Клайпеде и все никак не могла привыкнуть, что домики стоят впритык друг к другу и некоторые длиною всего-то пару шагов. Это так умиляло. В Москве я жила на просторном Ленинском проспекте и в моем доме – шестнадцать подъездов. Я даже не всех жильцов в своем подъезде знала, а тут уже встречала знакомые лица среди прохожих. Больше всего мне нравилось, что город можно пересечь за полчаса пешком и нет нужды толкаться в душном, потном, тесном и озлобленном метро. Я прикинула, и получилось, что под землей за шестнадцать лет жизни провела как минимум пару лет.

Размышления прервались встречей с Линой и двумя Вовами. Я пошла с ними и очень удивила их тем, что разбиралась в литовских вывесках. Они даже подумали, что понимаю язык, но я просто – любопытна, дотошна и памятлива. Видела, например, над входом надпись «Pienas», заходила и убеждалась, что это молочный магазин. Затем, встречая подобное слово в другом месте, уже не сомневалась, чем там торгуют.

– Это рыбный, – показала я на «Zuvyte». – Это хлебный, – кивнула на «Bandeles». – А это гастроном.

– Насчет гастронома мы сами догадались, – улыбнулся Володя. И это было, пожалуй, нетрудно. Гастроном на литовском – gastronomas.

Рядом с «гастрономасом» находилась гостиница.

– Посидим немного в ресторане, – предложила Лина.

Акробаты согласились. И я тоже, хотя робела, потому что никогда доселе не посещала ресторанов.

В затемненном зале – людно, шумно, стлался табачный дым. Громко играл вокально-инструментальный ансамбль. На столах стояли плошки с плавающими свечками. Метрдотель указал на крайний столик, где уже сидели две, похожие на манекенщиц, девушки:

– Только тут уголок стола свободен.

Лина вспылила:

– С проститутками сидеть?!

Метрдотель развел руками:

– Больше мест нет.

Я ошарашенно посмотрела на девушек. Они слышали разговор, но ничуть не возмутились. Невольно отметила: «Юрате с ними нет». Значит, фраза Лины, брошенная презрительно в буфете, запала в душу. И я укорила себя за это. Однако и слова Юрате не давали окончательно успокоиться. Не раз прокрутила я мысленно ту сценку, когда Володя спросил: «Ты холостая?», а она проговорила: «Да… до вечера». Особенное сомнение вызывала почему-то пауза между «да» и «до вечера». И все же я заставила себя поверить, что это – всего лишь шутка, двусмысленная, но – шутка. «У нее такие глаза, – убеждала я себя, – что она не может быть порочной, никак не может». Я вдруг поняла, что сияние, свет, озаривший тогда меня, исходил именно из ее необычных льдистых глаз.