Маргарита Шарапова - Чёртов круг. Цирковые истории

Чесливьская вручила мне газовое платьице с балетной пачкой, но оно оказалось маловато и даже при примерке треснуло.

– До тебя мы с Алькой, гимнасткой на трапеции, работали, – сказала по секрету Лина, – но они с Чесливьской полаялись. Это Алькино платье.

Чесливьская раскудахталась на весь дом культуры. Курнаховский тотчас удалился на своих журавлиных ногах в зрительское фойе: «Надо проконтролировать, как у Любки дела с билетами». Любка-администраторша помимо прочего служила и кассиром, и контролером. Чесливьская вдогонку прокляла Курнаховского замысловатым польским ругательством, заодно досталось и Любке, потом накинулась на нас с Линой. Лина щебетнула: «Ой, там же у меня кипятильник включен!» и уюркнула. Я осталась одна.

– Почему у тебя нет костюма?! – визжала, словно в припадке, княжна Чесливьская.

Неслышно подошел клоун Эдуард Иванович и предложил взамен балетной пачки арлекинское в красно-синие ромбы трико своего сына, такую же ромбовидную куцую жилетку и раздваивающийся колпак, на концах которого побрякивали ржавые бубенцы.

Чесливьская моментально успокоилась:

– Превосходно, пусть будет Арлекином, а Линка-дрянь – Мальвиной.

И я переоблачилась Арлекином. Чувствовала себя несколько неловко в незнакомом костюме, хотя он и пришелся впору, просто содержалось в нем нечто идиотское, красноречиво подтверждающееся и ироническими взглядами, и соответствующими улыбочками окружающих.

Появилась Лина, слегка прикрытая полупрозрачной розоватой оболочкой с блестками, и рассмеялась, увидев меня в дурацком наряде, еще и шлепнула ладошкой по бубенцам. Рядом с ней я вовсе превратилась в юродивого.

Набычившись, я отошла к занавесу и уткнулась в дырочку, проделанную в пыльном плюше: зал набился битком, сидели даже на полу, а некоторые вскарабкались в полукруглые ниши под потолком. Возгордилась, что наша скромненькая программа собрала столько народу, но и расстроилась, так как придется демонстрировать себя в шутовском виде.

Иллюзионистка выступала последней, потому что после ее аттракциона сцена оказывалась в мишуре, серпантине, блестинках и прочем праздничном мусоре, который собирали минут пятнадцать.

Собаки с обезьянами шли в середине программы. Ната и Эмилия Францевна привязали живность в самых неожиданных местах закулисья, и выходящие на сцену артисты шарахались и ойкали, неожиданно наткнувшись в темноте на шавку или оскалившуюся обезьяну. Меня поставили в узком проходе возле задника с бадминтонной ракеткой перед макакой Чикой, привязанной на цепочке к батарее. Требовалось постоянно грозить ей, ибо ее периодически сводил судорогой нервный припадок, и она остервенело кусала свою атласную юбчонку и срывала с головы громадный бант. Я замахивалась, и Чика, совершив угрожающий выпад вперед, застывала в агрессивной позе, через секунду успокаивалась и принималась что-то выискивать в зеленоватой шерстке на лапе, но вдруг опять корчилась и драла юбчонку и бант. А на заднике отражалась тень гимнастки на трапеции Аллы Сидоровой, по афише – Альвианы Дорси. Из зала доносились то аплодисменты, то, в кульминационных моментах, единодушное «ах!»

Ната вырядилалсь в черное парчовое до пола платье, накрасилась по-цирковому, то бишь чересчур, дабы с самого последнего ряда щеки не казались блеклыми и выделялись глаза. Вблизи же такая маска производила вампирское впечатление. Ната молчала, поскольку шептать не умела, а ее бас прорвался бы и сквозь оркестровку. Зато дала волю рукам. Тыкала рукояткой плетки то в обезьян, то в Эмилию Францевну. Меня не замечала, вероятно, принципиально. Однако когда объявили номер, будто невзначай хлестанула по пояснице и вывалилась на сцену. Я вскипела, но не будешь же выяснять отношения во время работы. После же получилось вроде и поздно, да и волновала меня к тому моменту иллюзионная ваза. Лина так и не удосужилась залезть со мной внутрь, зато поинтересовалась, умею ли я толком делать комплимент, и заставила продемонстрировать, как я его изображу, вынырнув из вазы. Я припрыгнула на месте и раскинула руки, повертелась, улыбаясь воображаемой публике.

Лина поморщилась.

– Что это? – она нарочито нелепо скрючила ладони. – Чего ты растопырилась? Локти углами, пальцы торчат, будто в дерьмо влипла… Смотри как надо, ап!

И она вспорхнула и плавно развела руки.

– Да пусть делает, как делает, – жуя чего-то, вмешалась Чесливьская. – У нее это в образе, как раз и костюмчик… кхм… соответственный.

Я зашла в хореографическую комнату и сделала комплимент перед зеркальной стеной: действительно, аляповато, но ведь я всегда так раньше изображала, еще в бытность в художественной самодеятельности. Заглянула Эмилия Францевна и сказала, что на дорожку надо выгулять собак, потому как сразу после иллюзии начнется погрузка и будет некогда.

Прямо Арлекином отправилась я на улицу. Стемнело, и по-прежнему сыпал дождь. «Вот посетила незнакомый город, – взгрустнулось мне, – но что толку? Будто бы и не была». Собаки обнюхивали жухлую траву, опавшую листву, стволы деревьев, а я посочувствовала и им. Объездили почти всю страну, даже были в Польше и Болгарии, а понимают ли это?

Перед иллюзией мы с Линой забрались в фанерную сердцевину раскрытого цветка и униформист Гриша смежил лепестки, превратив конструкцию в вазу. Лина протиснула ногу между моих коленок, обняла правой рукой за шею, левой за пояс и положила подбородок на мое плечо. Шепнула: «Обними же меня!» Я обняла, но боялась давить. Лина рассердилась: «Прижмись сильнее!»

Ядро покатилось куда-то, но мы ничего не видели. «Еще не на сцене», – догадалась Лина.

Она тонко пахла нежными духами, и мне казалось, что я слышу, как движется кровь в ее теле. «Мы как близнецы-зародыши в животе», – сказала тихо в ее волосы.

Ядро покатилось опять, и сверху загрохотал плеск, но вода на нас не попадала, а стекала в резервуары лепестков. Впрочем, две-три капли, кажется, упали Лине на обнаженную спину, потому что она как-то странно пошевелилась. Ее губы коснулись моего уха: «Сейчас…» А я не сообразила: «Что?» Тут цветок развалился, и снопы прожекторов ударили в глаза. Я опрокинулась кувырком через спину, а Лина элегантно взлетела и замерла с милой улыбкой. Я вскочила и раскорячилась в комплименте. Зрители бурно аплодировали. Гриша покатил цветок прочь. Лина устремилась в правую кулису, а я прыснула в левую.

Стоя в кулисах и приходя в себя, смотрела, как княжна превращает трости и зонты в букеты ярких бумажных цветов. Отдышавшись, поплелась в гримерную. Войдя, тут же встретилась глазами с Линой. Она улыбнулась, но не с прежним высокомерием, а очень даже и по-дружески. В автобусе и вовсе удивила не только меня, но и остальных, попросив униформиста Гришу, который всегда сидел возле нее, пересесть. Он слегка заартачился, но она заявила, что ей надо срочно, по горячим следам обговорить со мной некоторые рабочие моменты. Гриша нехотя повиновался. Я смущенно заняла его сидение и приготовилась внимательно слушать, но, как только поехали, Лина сразу задремала. Я стала смотреть в окно, хотя там – абсолютно черно, и лишь изредка высвечивались люминесцентно дорожные знаки на обочине. Голова Лины вдруг склонилась на мое плечо и я, вздрогнув, отстранилась. Лина капризно протянула: