Маргарита Шарапова - Чёртов круг. Цирковые истории

Вернулась, как и приказали, через пятнадцать минут за очередной партией мосек.

– Хорошо погуляли? – чирикнула Эмилия Францевна.

– Погода пасмурная, но приятная.

Ната, чистившая здоровенным ножом малюсенькую морковку, рявкнула:

– Спрашивается: покалились они или нет?

Я некоторое время осознавала, что означает «покалились», догадалась и смутилась:

– Не обратила внимания.

– Надо следить, – мягко укорила Эмилия Францевна, а Ната матюкнулась и шмякнула зло морковь в таз с водой, обрызгалась и прошипела:

– Возьмут, кого попало!

– Я артистка! – вырвалось у меня, и от этой истеричной хвастливости стало тошно: не работала я еще на профессиональной сцене.

Ната ухмыльнулась. Эмилия Францевна, опасаясь конфликта, быстренько одарила меня очередными шлейками и подтолкнула к выходу. В коридоре я услышала вслед себе Натин матюшок и совсем пала духом, ведь предстояло работать с этой фурией три гастрольных месяца, а начался, считай, лишь первый день.

За Чарликом, Бубликом и Марсиком я уже бдила, но ужасно неловко себя чувствовала, когда они, повертевшись волчком, приседали с выпученными глазенками.

Вернулись. В комнате, вопреки моим наихудшим предположениям, царила вполне мирная атмосфера. Ната даже изобразила подобие улыбки.

– Ну?

– Да, – кивнула я и залилась краской. – Покалились.

– И Марсик?

– И Марсик.

– Как следует?

Тут я опять растерялась. Отметив сам факт, не придала значения количеству и качеству случившегося. И мне внушили, что надо подмечать все ньюансы: состав содержимого, плотность, цвет. Я дулась, подозревая, что это издевательство, но Эмилия Францевна терпеливо пояснила, что животные не могут словесно пожаловаться на самочувствие, поэтому и следует неравнодушно относиться к их отправлениям. Я согласилась, что, пожалуй, это истинно и, выведя очередную стайку, всматривалась в собачьи экскременты с дотошностью исследователя.

Десятым в псарне был Дик, единственный крупный пес, белый, кудлатый, шалый. Он сразу же натянул поводок и понесся как велосипед. Я едва поспевала следом. Мы умчались изрядно, а Дик все не сбавлял ход, даже ногу задирал на полном ходу. В конце концов, я кое-как затормозила, уцепившись за фонарный столб. Дик немедленно повернул назад и с такой же целеустремленностью завелосипедил обратно. И присел даже наспех, тут же припустив дальше, так что я не разглядела показатели его здоровья, но посчитала, что вряд ли такой парень подведет.

После выгула предстояло вычесывание собак. Только трое – лысенькие, остальные – пудельки, болонки и помеси пудельков с болонками. Дик же, как выяснилось, являлся венгерской пастушечьей породой – пули.

Освободилась я около девяти утра. Отпустили до часу, когда предстояла дневная прогулка.

Поднялась в номер. Лина все еще спала. Дико позавидовала, потому что уже успела вымотаться, а она все еще нежилась по-барски в постели. Решила мстить. Достав из сумки теннисные мячи, принялась остервенело жонглировать, нарочно градом роняя их на пол. Лина не замедлила отреагировать.

– Чокнулась что ли?! – резко села она. – То как медведица топала на рассвете, радио включала, теперь совсем озверела!

– Нам надо репетировать, – огрызнулась я.

– Успеется! Проваливай в коридор! – Лина вновь уютно улеглась, а я поплелась в коридор, хотя мне менее всего хотелось кидать мячи. Но все-таки отыскала в дальнем конце этажа небольшой тихий холл с пальмами в кадках и с полчаса побрасала волосатые мячики. Но вдруг вспомнила про море и в очередной раз поразилась, что мысль о нем, такая навязчивая вдали, здесь постоянно покидает меня. Быстро возвратилась в номер, спрятала мячики в стенном шкафу прихожей и, даже не приоткрыв дверь в комнату, потихоньку улизнула, злорадствуя: «Пускай думает, что я репетирую!»

Вышла из подъезда и остановилась. Четыре переулка тянулись в разные стороны. Куда направиться? Все вокруг неведомое, кроме разве что газона напротив и пустынной улочки за ним, которую я и не рассмотрела в галопе за Диком. Но через каких-то полчаса я уже буду знать, куда ведет, например, вот эта улица, по которой я сейчас пошла, и что всю жизнь скрывалось вот за тем поворотом. Повернула… нет, не увидела моря. Чуть не спросила у первого же встречного, как пройти к морю, но решила – пусть отыщется само, так будет по-настоящему.

Улица называлась Пяргале. У моста через речонку Дане стоял на причале белоснежный парусник, именовавшийся «Регата». Облокотившись на чугунные перила моста, я представила, будто стою на палубе и бью вон в тот до сияния надраенный медный колокол. Пошла дальше и у рынка, в книжном магазине купила красный томик, автором которого значился Leonidas Brejnevas. Конечно, исключительно ради смеха, заранее представляя, как позабавятся московские приятели. Глянув на часы, увидела, что стрелки приближаются к часу, а море так и не обнаружилось. Опечаленная, повернула обратно.

Номер дрессировщиц оказался запертым, и на мой стук раздавались лишь лай и обезьяний клёкот.

В недоумении поднялась к себе на этаж, и тут ситуация прояснилась. Вся труппа сгрудилась в большом холле и что-то оживленно обсуждала.

– А вот и она! – объявил Курнаховский, директор коллектива. – Что же это вы, голубушка, игнорируете собрание?

Директора за глаза прозывали «журавлем», и в самом деле он – двухметрового роста, и при этом сух и костист. Ему стукнуло уже лет шестьдесят, но он отчаянно молодился: пользовался дамскими кремами для лица, слегка тонировал губы, немного румянил щеки и, кажется, даже подводил глаза.

– Я не знала, – смятенно от всеобщего внимания пробормотала я.

– Ей утром сообщено было, – протрубила Ната.

– Когда? – отчаялась я: «Врет же, врет!»

Курнаховский поправил атласную розовую бабочку под острым кадыком на гусиной шее.

– Линочка репетировала, – сладко улыбнулся он в сторону моей партнерши, – а вы где-то бродите.

– Ре-пе-ти-ро-ва-ла? – поразилась я.

– Да! – раздался нахальный голосок Лины. Она восседала на подоконнике с желтыми теннисными мячиками в руках: короткая юбчонка, длинные ножки. С ехидством улыбнулась мне:

– Все видели, как я только перед собранием закончила жонглировать.

«Ну и стерва! – негодовала я внутренне. – Дрыхла ведь!» Хотела восстановить правду, но тут Ната пожаловалась, что я не явилась выгуливать собак в час дня, хотя час дня именно сейчас и пробил, и я явилась, но даже сей очевидный факт доказать оказалось невозможно. Оправдываясь, сопротивляясь, защищаясь, я еще больше увязла в нелепейших грехах. Счастливая Ната изрыгнула:

– Артистка!

И в запале я сообщила всем, что она ругала меня нецензурно. В холле повисла пауза, а потом грянул хохот. Курнаховский, отсмеявшись, обратился к покрывшейся бело-красными пятнами, единственно не хохотавшей Нате: