Ирина Никифорова - Копьево. Остров «Детство». Рассказы

Но где она будет учиться, она еще твердо не решила. Ей хочется быть то учительницей, то продавцом, а иногда проводницей на поезде. А на прошлой неделе, когда она с велосипеда упала – сильно колено разбила, и бабуля водила ее в больницу, так ей захотелось стать врачом. А бабуля говорит, что она прямо «актриса из погорелого театра». Может, артисткой стать? Ладно, решит еще.

…. – Баба, а правда, что Люськина мама моей мамы лучшей подружкой была?

– Правда! Дружили с детства. Вместе пели, выступали. Галя – отличница была, серьезная. Думали, она в институт, а она замуж вдруг «выскочила» за Геру нашего. Он как раз из армии пришел.

«Этого хорошо, – думает Иринка, – что тетя Галя здесь живет и Люську родила. А то уехала бы в город, как мама, и к кому тогда летом ходить?»

К тете Гале и дяде Гере она очень любит ходить в гости. У них книжек много, а еще у «Уси-Тани» стена в их комнате вся заклеена разными фотографиями артистов из журналов. Их столько много, что можно, наверное, час разглядывать. Очень красиво! Но ей мама не разрешает дома такую красоту клеить. И пластинок у них много, они часто включают проигрыватель. А у бабушки дома только патефон. Ручку крутишь-крутишь, он тебе поиграет немного.

Один раз она пошла с Люськой на вокзал в киоск. Там пластинки новые привезли. Люська себе купила, и она тоже купила. Дома на патефон поставила пластинку. А она как захрипит. Оказалось, что для него пластинки толстые специальные должны быть. Вот так и испортила свою новую пластинку, даже поплакала.

А бабушка: «За битого двух небитых дают». Это значит, «на ошибках учатся».

Вот такая бабуля. Раз! – скажет пословицу, и всё понятно.

…Бабушка берет свою клеенчатую сумку, они выходят в сени, потом на крыльцо, закрывают дверь на большой навесной замок. Иринка бежит к Дозорке, сует ему угощение, а потом к калитке.

– Куда ты, стрекоза? – кричит бабушка. – Не беги быстро, не угонишься за тобой.

«Как можно ходить, когда хочется лететь?»

Распахнув калитку, Иринка выскакивает в проулок и весело бежит по нему, раскинув руки как крылья, навстречу еще одному счастливому дню своего детства.

– Ну, Машка, поймаем мы тебя! Получишь! – «конопатый» Васька грозит ей кулаком.

– Поймай сначала! – Машка уже готова показать ему язык, но вспоминает, что говорила недавно воспитательница о культурных девочках. А так хочется быть культурной! Стать такой же, как она, Елена Николаевна. Какая красивая: всегда белая блузочка, строгий серый костюм, волосы короткие, гребеночкой подколоты. А еще… она бы Ваську все время в углу держала.

Девчонки бегут в заросли боярышника, прятаться.

– Давай туда лучше, – подружка кивает ей на дверь старенького сарая.

– Бегите! – командует Машка, – я только листик найду, а то все колено ободрала.

Девчонки убегают, а она срывает тонкий листик подорожника, и, послюнявив его, прижимает к ранке. Тепло, солнце припекает, тихо, отважный муравей поднимается всё выше по травинке. Машка играет с ним, прутиком преграждает ему путь, и, забывая про игру, растягивается на мягкой траве.

Они играют в «войнушку». Играют каждый день. А во что еще им играть, если где-то там, за горами и полями, взрослые играют в свою – смертельную «войнушку»? Долго играют и никак не могут закончить.

Машка у девчонок заводила, они ее слушаются. И учится она во втором классе лучше всех, послушная, и воспитатели ее хвалят, и все же, все же…

…Как приятно порой человеку знать, что он не один. Что не один он болеет, страдает, воюет, несет свой «крест» сиротской жизни, не один жует пшеничную кашу на завтрак, ходит строем, поет песни. Ты не один, вон, сколько таких вокруг! – но почему от этого не легче? Потому, наверное, что каждый всегда хочет быть одним – единственным для кого-то, пусть для одного, пусть без тарелки казенных щей, голодный и одетый в старое платьице или латаные штаны.

…Утро было такое серое, а может быть, это ей так показалось? Может быть, солнце светило во всю свою летнюю силушку, как и сегодня, только она забыла? Ей было страшно. Так страшно, когда в животе всё сжимается, сердечко колотится, как бешеное и даже не текут слезы.

Тетя, взяв крепко за ручонку, уводит ее из дома. Сначала они идут до понтонного моста через Ангару, потом по длинной пыльной дороге. Дорога идет вдоль железнодорожной насыпи. Иногда рядом проходят поезда. В другой раз Машка обязательно бы остановилась и поглядела на них, но сейчас ей тревожно, и потому ей кажется, что и поезда тревожно посвистывают, проносясь мимо. Еще один мост – деревянный длинный – через Иркут.

Машка уже устала, хочется пить, но тетка подгоняет ее: «Некогда рассиживаться, нас ждут, там попьешь», и они идут дальше мимо какого-то поселка, большой деревянной школы, потом проходят небольшое болотце и вон, наконец-то он, дом на пригорке. Большой такой зеленый дом, на втором этаже верандой опоясан. За ним три барака, роща, озеро.

Слово такое хорошее вроде бы – «детский дом». Дети, значит, там живут. Много детей! «Есть с кем играть, ей там лучше будет, она там будет сытая и игрушек там полно». Тетя все время говорит и говорит, поспешно и сбивчиво, без конца теребит кончики платка.

Они стоят у двери в кабинет, кого-то ждут, Машка стоит, молчит. Она уже большая. Все понимает.

…Мамы больше нет. Нет ее прохладных тонких рук, веселого смеха, поцелуйчиков, ее цветастого платья с кружевным воротничком. Последнее время она всё лежала и лежала на кровати. За хозяйку была старшая сестра Маринка. Только она ходила с карточками за хлебом, а потом аккуратно разрезала его на кусочки. Маленькие кусочки! Раз и нет их. Тогда Машка шла к матери. Еще два кусочка хлеба на блюдечке ей Маринка ставила возле кровати на табуретку. Машка ходила по комнате, поглядывала на них.

«Лезь сюда!» – мама откидывала краешек одеяла у стены, когда Маринка выходила из комнаты. И Машка юркала к ней под бочок, прижималась крепко, натягивала одеяло на голову. Мама отдавала ей кусочки, и она с удовольствием съедала их прямо там – под одеялом. Маринка возвращалась с пузырьком в руках, капала несколько капель в чашку с водой: