Сергей Гаврилов - В Полосе времени (сборник)

На следующий день, узнав, что моя возлюбленная дает уроки вокала, я записался к ней на занятие. И, хоть певец из меня никудышный, я шел на уроки с чувством благодарности судьбе и счастья. Когда Анна наигрывала мне на пианино, словно живое тепло от ее близости согревало меня. Я часто попадал мимо нот, видя сладостный изгиб ее спины, милые, чуть вьющиеся каштановые волосы. В эти минуты деревянный пол в классе словно уходил из-под ног, и я летел в неведомое. Видя ее, слыша журчащий голос, я в своем стремительном полете постигал неведомую ранее глубину жизни, все сильнее влюбляясь. Я и сейчас ощущаю то бешеное биение своего сердца, – отчетливо, словно прислушиваясь к себе, добавил мой собеседник.

Он невидяще посмотрел в окно, весь погруженный в прошлое, и продолжил:

– Вы представляете, я стал другим человеком, с иными чувствами, восприятием, с другим сознанием… Но вдруг… она исчезла.

Полковник снова замолчал. На окне зажужжала муха, и этот назойливый звук казался оглушительно громким в возникшей тишине. Наконец кажущаяся бесконечной пауза стала настолько долгой, что мужчина, сидевший напротив меня, поняв это, встрепенулся и вновь посмотрел на меня.

– Простите, – промолвил он, – иногда, чтобы нанести сокрушительный удар человеку, необязательно его бить изо всех сил. Нужно поэтапно, шаг за шагом, выводить его из равновесия, заставляя волноваться по разным поводам.

Анна не отвечала ни на звонки, ни на смс несколько дней. И вот на пятый день пришло смс-сообщение:

«Я в больнице. Если не испугаешься, приходи». И далее – адрес… Я, конечно, согласился. Как же я мог отступить, даже узнав позже, что она, мой учитель, мой нежный ангел, женщина, которую я боготворил, имела огромное влечение к вину?

Она лежала в наркологическом отделении. Я навещал ее, приносил продукты, разные вещи, все больше привязываясь к ней. Анна всегда встречала меня с радостью. Мы уединялись в комнате для посетителей и долго говорили. Я передавал привет от ее десятилетнего сына, который остался с бабушкой, рассказывал про его учебу. Для меня эти минуты, когда я видел спокойную, душевную, и оттого еще более красивую женщину, были очень важны. Я старался скрыть силу влечения к ней, но в одно из свиданий мы сели так близко друг к другу, что не выдержав, я приобнял ее. Наши губы были так близки. Мной овладела какая-то сила, которая отбросила все условности и приличия. Я до сих пор помню этот поцелуй. В ту минуту все окружающее исчезло, я ничего не слышал и не видел. Наступило, как говорят, состояние нирваны, когда ничего от жизни больше не нужно и ты не чувствуешь ни ног, ни рук, ни где ты находишься. Ты весь в ощущениях. Как утомленный путник, выбравшийся из пустыни, приближает свои губы к спасительной влаге и делает первые глотки, так и я не мог оторваться от увлекающих в непознанные наслаждения губ своей возлюбленной.

Я чувствовал каждое подрагивание, напряжение и расслабление нашего поцелуя, в котором я словно парил в потоке своей надежды и любви. С этой минуты я посчитал, что мы, заметьте, не я, а мы, нужны друг другу, что нас связывают великие таинства отношений мужчины и женщины. Как же я ошибался!

После выписки из больницы, я отвез Анну домой, надеясь на продолжение наших отношений. Я убеждал ее, что вся жизнь впереди, что все плохое в прошлом и как прекрасно можно жить без вина, предлагал ходить в бассейн, ездить на велосипедах, заниматься йогой и многое другое. Я предлагал создать семью и готов был взять на воспитание ее сына. Но…

Я сначала не мог понять, куда Анна исчезает. Ее не было дома, на звонки она не отвечала. Я начал подозревать, что у нее, быть может, появился другой. Но это было только смутное, мучительное предположение. Так прошло несколько напряженных месяцев наших встреч и разлук. Я был все так же влюблен. За это время мы сблизились: в эти незабываемые ночи я старался быть лучше всех мужчин на свете. Прислушиваясь к каждому, даже не желанию, а позыву, устремлению ее тела, я отзывался. Как разгребают камни, освобождая дорогу бегущему ручейку, чтобы он обрел силу, так и я берег родник наших чувств, чтобы он уже бурлящим потоком унес нас обоих к неведомым берегам близости. Признаться, она говорила, что ей хорошо со мной. Но… затем она вновь исчезала. Я стал думать, что, может быть, здесь есть какая-та тайна, что какое-нибудь неизвестное мне увлечение овладело ею? Но все оказалось гораздо проще – это была все та же страсть к спиртному.

Анна пропадала в компаниях таких же пьющих. Каков был контраст между тем, какой она выходила на сцену, воздушной, манящей всех мужчин, и тем, какой она становилась: непричесанной, шатающейся, с потухшими глазами после очередной попойки. Я боялся за нее, ведь люди в пьяном состоянии совершают поступки, о которых потом сожалеют, и поэтому выискивал, вытаскивал ее из этих компаний.

По моему настоянию мы ходили к психологу, делали кодировки, но… мою любимую вновь и вновь захватывала пьянящая круговерть отравы, увлекая вслед и мою душу. Однажды я понял, что она смеется надо мной, ей явно доставляло удовольствие видеть, как я буквально бегаю за ней. Она уже издевалась, забираясь на соседний подъездный балкон с бутылкой коньяка, наблюдая за мной, ждущим и страдающим у подъезда ее многоэтажного дома. Иногда она специально не отвечала на мои звонки по телефону, зля меня, не появлялась в назначенное время. Я негодовал и… прощал.

Она, отдаваясь воле случая, часто бесцельно блуждала по окрестным улицам и дворам. Среди знакомых пьяниц и заблудших бродяг ей было необыкновенно хорошо. Крики пьяных, эта адская свистопляска, была тем хаосом, который заглушал все противоречия окружающего мира с его проблемами и трудностями. Я пытался понять ее мир, но ощущал чужую жизнь, непонятное возбуждение горькой накипи общества, этой толпы, которая давала волю своим низменным, грубым инстинктам. И, когда я находился рядом с ними, я чувствовал себя чужаком, вторгшимся в какой-то другой мир. Между нами была стена. Слышались пьяные выкрики, мир становился грубее и низменнее. В сумерках на пятачок перед ее подъездом выползали страждущие, ночные фигуры, чтобы выпить и поддержать догорающий уголек поблекшей жизни, не думая, что он все равно преждевременно потухнет в какой-нибудь больнице. Под деревьями сгущалась душная, дурно пахнущая тьма. Ясность сознания сочеталась с бредом. Здесь можно было не думать о работе, доме – после очередной дозы было необычайно весело. Все казалось легким. Смешными были падения и травмы, и даже если кто-нибудь околевал, не доползя до дома. Лишь в одном случае смех переходил в гнев – когда происходил дележ спиртного. Все мерилось им. Если кто-то не сбрасывался на вино, то, припомнив это на следующий день, гнали прочь, чтобы бедняга принес деньги или бутылку. Если кто-то угощал женщину, то считал, что она ему должна отдаться. Здесь негласно властвовал его величество Алкоголь. Эти несчастные такими себя не считали. Они как мутная грязь, осевшая на дно, не видели чистой воды на поверхности. Как правило, все пьяницы были одиноки, без семьи. У матерей-одиночек маленький ребенок уже мог показать рукой, как пьет его мама. Пьющих не смущало, что их дети, видя частую смену партнеров у родителей, в будущем будут равняться на эту реальность.