Алексей Скульский - Интеллигентные люди. Сборник рассказов

– Твоя тетя, – начинала она, – была весьма привлекательной девушкой. Кавалеры обращали на меня внимание, но я очень тщательно выбирала тех, кто составлял круг моего общения. Как-то раз моя подруга Фирочка пригласила меня к себе на раут. Фирочка была из богатой, по тем временам, еврейской семьи – большой частный дом, веранда и даже рояль «Беккер». Собирались придти молодые люди. Я должна была петь. Ты знаешь, что твоя тетя очень прилично пела в молодости? Так вот. Я пришла к Фирочке. На мне было синее платье в белый горошек, вот здесь и здесь выточки, а рукав – напускной. Фирочка подвела меня к одному совсем не симпатичному молодому человеку. Он был маленького роста, с большой головой. Но это еще полбеды. На нем были штаны, которые заправляют в сапоги… да, голифэ, цвета хаки. На тохесе была большая заплатка. Фирочка сказала: «Он будет тебе аккомпанировать», и я поняла, что ничего хорошего из этого не выйдет. Потом я пела. Успех, конечно, необыкновенный. Этот страшный парень, как оказалось, вполне прилично играл на рояле.

Дальше была длинная пауза и хитрый взгляд в мою сторону.

– Так кто же это был? – спросил я.

– Это был Эмиль Гилельс.

Тетя Ида посмотрела на меня в ожидании реакции и, только убедившись, что я все правильно понимаю, добавила:

– Если бы не тот дурак, оториноларинголог Фельдман, который сжег мне голосовые связки, когда лечил ларингит, я могла бы стать не тем, что ты сейчас видишь перед собой.

Так мы болтали о разных людях, временах, книгах. О скрипаче Бусе Гольдштейне, о войне, о Сталине, о ее муже. Когда уже устраивались спать, тетка сама начала тему завещания.

– Ленечка! Я скоро умру, – сказала она без всякой грусти. – Так я хотела бы, чтобы вы, братья, знали: я завещала вам квартиру, всем поровну. Чтобы вы, как интеллигентные люди, не передрались. Я покажу тебе завещание, что бы ты знал, где оно и что в нем написано. Она, как фокусник, достала папку неизвестно откуда, показала мне завещание, настояла на том, чтобы я прочел и записал себе номер документа и фамилию нотариуса. Когда мы уже погасили свет в комнате и промолчали минут десять, пытаясь заснуть, она сказала:

– Леня! Когда ты приедешь назад в Нижний, ты будешь давать пресс-конференцию для своих братьев. Скажи им по моему поручению, что вашу бабушку, мою маму, убил Гитлер. Но ваша прабабушка, моя бабушка, прожила сто два года. Это так, на всякий случай. Она хихикнула. Потом было тихо. Я успокоился после сумасшедшего дня и заснул.

Еще через день я уезжал из Ленинграда, оставляя тетю Иду во вполне приличном состоянии под опекой соседки. Вернувшись в родной город, я рассказал обо всем, что было, своим братьям. На прямой вопрос, сколько, по-моему, она проживет, я ответил также прямо – два-три месяца. Она прожила еще семь долгих лет. Братья посмеивались надо мной по этому поводу. За годы работы это была, конечно, не единственная, но самая удивительная моя врачебная ошибка.

Это была одна из рабочих суббот весны 1987 года. Кто помнит, подтвердят, что купить водку или вино тогда было можно только по талонам. И еду тоже. А жизнь-то продолжалась: люди женились и разводились, рождались и умирали, просто ходили друг к другу в гости. Конечно, без спиртного жить было невозможно. И не жили без спиртного. Просто, приходилось искать выход из созданной заботливым государством ситуации. Искали и находили.

Фельдшер морга Семеныч и я дежурили по патологоанатомическому отделению, но умерших в тот день, слава богу, не было, вскрытия не проводились, и мы просто отсиживали рабочее время. Позвонил мой старый друг, с которым я очень давно не виделся, сказал, что к вечеру зайдет ко мне домой в гости. Я позвонил жене, предупредил, чтобы приготовила что-нибудь. Дальше стал думать, где добыть спиртного. Поделился своей проблемой с Семенычем. Он сразу же меня успокоил, спросив, сколько мне нужно водки. Я ответил – бутылку, а лучше – две.

– Так не могу. Могу только ящик. Скажи, сколько возьмешь из ящика?

Я пересчитал наличность.

– Восемь, это по максимуму.

– И я пяток, – сказал Семеныч. – Пока я буду все оформлять, позвони хирургам и попробуй пристроить остальные семь бутылок. Это не трудно. Сейчас всем надо.

Я позвонил в стационар, предложил хирургам водку, они тут же согласились ее купить и прислали санитарку с деньгами. Минут через десять Семеныч подошел ко мне и протянул привычным жестом свидетельство о смерти.

– Подпиши, Михалыч!

Я взял у него из рук врачебное свидетельство о смерти и прочитал, прежде чем подписать. Фамилия, имя и отчество умершего были моими. В графе непосредственная причина смерти корявым Семенычевым почерком было нацарапано «Острая алкогольная интоксикация». В графе «Кем выдана справка» было подчеркнуто «врачом, проводившим вскрытие», а фамилия врача, выдавшего свидетельство о смерти, тоже была моей. Большая больничная печать удостоверяла справедливость всего выше написанного.

– Ты что, Семеныч, решил вычеркнуть меня из жизни? Я возражаю. Я молод. Красив. Умен. У меня дочь маленькая. И потом, почему я умер от водки, когда у меня ее вовсе нет?

– Ладно, не переживай сильно. Побудешь мертвым недолго. Ничего с тобой не сделается. Я пошел. И он ушел в магазин, что располагался недалеко от нашей больницы.

Винный отдел имел свой вход с улицы и работал в своем режиме. Перед входом была огромная толпа. Все за водкой, естественно. Были даже какие-то добровольцы, контролировавшие соблюдение очереди. Семеныч легко преодолел первый кордон, предъявив свидетельство о моей смерти.

– Горе, мужики, горе. Хороший человек умер. Ждать не могу. Поминки сегодня. С каждым может случиться, – объяснял он. Потихоньку протискиваясь все ближе к прилавку, он уже через пятнадцать минут оказался первым в очереди и торжественно предъявил скорбный документ продавщице.

– Только один ящик, – строго сказала она. Семеныч не спорил. Ящик так ящик. Кто-то из очереди помог ему вынести водку. Двум спитого вида и неопределенного возраста мужикам он предложил рубль за доставку ящика до морга.

Уже через полчаса мы сидели в санитарской комнате и выпивали: решили проверить, качественный ли продукт нам достался. С хирургами уже рассчитались, и рабочий день можно было заканчивать. Семеныч предложил тост.

– За твое, Михалыч, счастливое воскресение и длинную беззаботную жизнь! – он выпил, закусил плавленым сырком, потом, не спеша, достал из кармана свидетельство о моей смерти от острой алкогольной интоксикации и разорвал его. – Живи долго!

Я вспоминаю то время, ту бессмысленную борьбу с традициями целого народа и думаю: в тот вечер мы с другом выпили больше, чем хотели и могли. По их вине. Наверное, так не раз было и со многими другими. Чего они вообще все время хотят от нас? До сих пор. Понять бы, чего хотят, тогда легче было бы найти выход.