Юрий Аракчеев - Обязательно завтра

Набрал номер – она подошла!

– Послушай, это я. А что, если сегодня? Давай? Ты как, можешь?

Как ни странно, она согласилась. Договорились у «Справочного бюро» на площади Ногина, недалеко от Академии, места ее работы. В половине пятого, когда она закончит…

3

Да, вот так все и началось. Но не только Лора.

Кое-что – тоже важное! – началось чуть-чуть раньше. И – все оказалось связанным… Мог ли я тогда это предполагать?

Приблизительно за неделю до знакомства с Лорой, был очередной «творческий семинар» в Литинституте, когда в перерыве я позвонил Алексееву, заведующему отделом очерка и публицистики в молодежном журнале. Дело в том, что у Алексеева уже лежал мой этакий «рассказ-очерк», который Алексееву нравился и который он хотел напечатать в журнале. Однако возникли какие-то сложности – вот я и звонил.

– Олежек, ты? – Алексеев сразу узнал мой голос. – Насчет твоего рассказика пока ничего определенного сказать не могу, но у меня к тебе предложение. Слушай внимательно: нужно написать очерк о «маленьких преступниках». О несовершеннолетних. Очерк большой, проблемный, главным образом моральная тема, даже можно сказать – половая. Думаю, это тема как раз для тебя. По телефону ничего объяснять не буду, ты приходи в редакцию сегодня же или завтра, все расскажу. Согласен?

– Да-да, конечно, – забормотал я растерянно, расстроенный тем, что с рассказом не получается. – Сегодня не успею, наверное, у меня семинар, а завтра можно?

– Можно. Вот и хорошо. Жду. В два часа дня, идет? Я знал, что ты согласишься.

Вернулся я в аудиторию не только расстроенным, но уже отчасти заряженным, и чем больше думал о предложении Алексеева, тем больше оно волновало. «Большой проблемный очерк…» – он ведь так и сказал. «О преступности несовершеннолетних»… Да еще и тема «половая»… Интересно, почему он хочет предложить это мне? Ведь в моих рассказах, которые он читал, ничего такого и в помине нет. В других есть, но в тех, что дал ему, нет.

На следующий день побывал у Алексеева, получил солидную «ксиву» от журнала, тогда же Алексеев звонил в Горком комсомола с рекомендацией.

…И вот я уже в Горкоме в ожидании некоего Амелина, заведующего Сектором охраны общественного порядка. Происходит непонятное: я пришел точно в срок, Амелина нет. Я жду уже целый час, а Амелина все нет и нет. Что делать? Проходит еще час… Уйти? Но ведь это – начало. От него зависит дальнейшее… Вот от чего неуверенность, наивность, вот от чего! Ведь сколько раз… Любит начальство нас помариновать!

Наконец, Амелин пришел – высокий, молодой (наверное, мне ровесник), чуть сутуловатый, в папахе.

– Вы меня ждете? – Как ни в чем ни бывало!

Сначала разговор не вяжется: я никак не могу стряхнуть раздражение и скованность от долгого ожидания, Амелину, как видно, все же неловко. И оба мы зачем-то делаем вид: я – официальный, такой, какой, по моему мнению, должен быть у знающего себе цену корреспондента, которого так бессовестно заставили долго ждать, Амелин – тоже официальный (все-таки начальство!) и почему-то обиженный.

Однако натянутость постепенно рассеивается, и вот мы уже – два человека в маленькой комнате при электрическом свете, а за окнами – темно. Там – захватывающая, непостижимая жизнь, там люди со своими заботами, проблемами, страстями, там молодые ребята и девушки, представители разных миров, которые с такими мучениями пытаются понять друг друга…

Амелин щедро достает из стола кипы документов: отчеты, сводки, доклады, стенограммы собраний, списки изъятых предметов при обыске, акты, расписки… И я погружаюсь в это море, сухое, бумажное, шелестящее – отзвуки жизни, которая там, за окнами, вершится и сейчас, вот сию минуту. В воображении мелькают вокзалы, полутемные улицы и переулки, бараки, железнодорожные пути и платформы в свете тусклых фонарей, группы подростков, неряшливо одетых, с серыми лицами, отвязных, испуганные девушки, заборы и подворотни, около которых разыгрываются дикие драмы. Сверкающие ножи, кастеты, велосипедные цепи… И что-то противоестественное, жуткое, что подразумевается под словами: изнасилование, убийство…

Амелин увлекся. В его рассказе нет никакого плана: он достает и показывает документы в беспорядке, как попало – чувствуется, что его тоже все это волнует на самом деле, – он говорит, не переставая, наваливая на меня информацию, чтобы «обрисовать ситуацию», как он объясняет… Я поражен: этот молодой и, похоже, застенчивый – краснеющий… – человек знает столько, оказывается, он сам не раз участвовал в «операциях», облавах…

Документов уже целая кипа – я, конечно же, не успею сегодня просмотреть и малую часть, – к тому же ведь приходится внимательно слушать Амелина и записывать хоть что-то в тетрадь. Вот из ящика стола он достает и с грохотом выкладывает металлические предметы: пара самодельных, грубо выточенных ножей, три изящные финки, велосипедная цепь, свинчатки разной формы, солидный, с металлическими шипами кастет. Ничего себе…

– Это в ремесленном училище операцию проводили, – с оттенком гордости говорит Амелин. – У нас кое-какие сведения были. Пришли, я так и сказал: ну, выкладывайте сами. Пока по-доброму. У кого что есть кладите на стол, живо!

– Так сами и выложили? – искренне удивляюсь я.

– Помялись для начала, потом один подходит, кладет. Другой… Так все и выложили! С ними так и нужно – честно, без сантиментов. Тогда они понимают. Хуже нет, если сам мнешься… А вот и еще, посмотри-ка…

В его руках стопка небольших фотографий. Девушки. Обнаженные – так и сверкнули. У меня тотчас же слегка перехватывает дыхание. Я беру их как бы небрежно, стараясь не показать волнения, проглядываю неестественно быстро и зачем-то делаю равнодушное, чуть ли не скучающее лицо. Даже головой слегка покачиваю, кретин, якобы сокрушенно. А пальцы мои дрожат… Я ведь и сам так фотографировал, но пока мало, мало, а вообще-то всегда мечтал. Это же самое красивое, что есть на свете, если, конечно, снято хорошо – женщина, девушка, ее лицо, тело… Тут – плоховато снято все же, но не сказать, чтобы совсем плохо, и, как ни странно, вовсе не всегда пошло, хотя порой девчонка дурачится…

Амелин не смотрит на меня – он наклонился и роется еще в одном ящике, что-то хочет еще показать.

А я взволнован. Есть получше фотографии, есть похуже, но все пробиты ромбиками – так гасятся выигравшие и оплаченные лотерейные билеты и облигации.

Амелин продолжает искать что-то, и я проглядываю фотографии еще раз. Одна останавливает мое внимание особенно – девчонка лет восемнадцати, во весь рост, в раскованной и довольно-таки грациозной позе, веселая, очень милая. Тело светится, как мраморная скульптура, оно прекрасно. Сердце мое сжимается… И эта девушка тоже «погашена» ромбиком… А вот еще одна, уж совсем любопытная: снимок снизу, крупным планом – поначалу я даже толком не понял, что именно изображено, а когда понял, кровь бросилась в лицо, я почувствовал, что неудержимо, стыдно краснею. Перевернул – на обороте текст: «Пасылаю тебе фотку моей новой девушки, ее завут Таня, ей шеснацать лет», именно так, с ошибками. Лица Тани вообще не видно, но зато очень хорошо видно другое…