Ирина Щербина - Весенних фресок многоцветье (сборник)

Суета и бесконечные заботы поглотили все Люсины мысли. Она перестала замечать быстротечность времени. Годы пролетали, а она не обращала на это внимания. Одна забота была: как бы успеть да не опоздать.

Однажды ночью Люся оторвалась от печатной машинки (сыновья и свекровь давно привыкли спать под её монотонный стук) и подошла к зеркалу. Мельком взглянула в зыбкую глубину, хотела уже отойти, но задержалась. Мутное зеркало в тёмной деревянной оправе (видимо, ещё из приданого Матрёны Петровны) отразило образ чужой, почти незнакомой женщины. Лицо её было уставшим, с тонкими морщинками на лбу и в уголках губ. Простая гребёнка, давно потерявшая несколько зубцов, прилизала волосы. Старый, несколько раз чинёный пуховый платок укутал озябшие плечи.

– Неужели это я? – ужаснулась Люся и в нерешительности дотронулась рукой до головы, провела пальцами по шее. – Всего только сорок пять, ещё и жить-то не жила, а уже закат, увядание.

Однако как среди осенней непогоды встречаются иногда дни светлые, солнечные, так и в Люсиной судьбе случилась ещё одна любовь или увлечение… или недоразумение… Это уж с какой стороны посмотреть.

Писатель-диссидент Михаил Пиляцкий изредка публиковал политические статьи в полулегальных изданиях. Но основным его занятием была работа над книгой, главы из которой и довелось перепечатывать Люсе. Пиляцкий слыл личностью незаурядной. Высокий, крупный, с длинными волосами и тёмной щетиной на подбородке, одевался Михаил в объёмные вязаные свитера и тёртые джинсы, привезённые друзьями из-за границы.

– А вы, Людмила Сергеевна, человек интересный, с тонким пытливым умом, – сказал Пиляцкий Люсе в ответ на её незначительное, но всё же меткое замечание по поводу стилистики текста.

Случайно брошенный комплимент возымел странное действие. Люся вздрогнула, покраснела и постаралась быстрее отойти в сторону, чтобы не выдать своего чрезмерного волнения. Это было необъяснимо, но Михаил ей нравился. Люся ругала себя на чём свет стоит: «Наваждение какое-то, блажь, чертовщина! Как можно влюбиться в человека, который на десять лет моложе тебя? Нужно забыть его, не видеть, не встречаться».

Но порвать отношения с Пиляцким было невозможно. В конце концов, она уже согласилась перепечатать восемь новых глав из его незаконченной книги.

Михаил был одинок, по его собственным словам, «свободен, как ветер в поле». Вскоре он стал наведываться в Люсин дом, заходил обычно под вечер как бы между прочим, так, поболтать часок-другой. Может быть, это были простые, ни к чему не обязывающие дружеские визиты, но опытные подруги уверяли, что мужики – народ коварный, они просто так палец о палец не ударят. Постепенно Люся и сама поверила, что встречи с Пиляцким не случайны и что-то да значат. Сам Михаил ничего не предлагал и не просил, но, когда Люся приглашала его попить чаю, всегда охотно усаживался за стол. Из серванта тут же выгружался фарфоровый сервиз с мелкими розочками и золотой каёмкой по краю чашек, а также вазочка с яблочным повидлом.

– Расцвела наша вдовушка, – говорили соседки. – Ишь ты, так и светится вся, любо-дорого посмотреть!

Люся действительно похорошела, даже помолодела. И на всё у неё стало хватать сил, будто второе дыхание открылось. Она принялась печь пироги, сшила несколько новых платьев (не всё же в обносках ходить) и даже достала давно забытые украшения (сколько им можно в шкатулке пылиться). А сама дожидалась вечера, гадая: «Придёт? Не придёт? Придёт? Не придёт?»

Михаил приходил, шумно усаживался за стол и начинал разговоры. Больше всего на свете Пиляцкий любил пофилософствовать. Рассуждал о политической жизни, тайных заговорах, об исторических фальсификациях и государственных интригах. Люся слушала внимательно, иногда вставляла свои реплики, что, впрочем, не очень и требовалось. Втайне от всех она даже прочитала несколько книг, упомянутых Михаилом. Не хотелось в его глазах выглядеть глупой и ограниченной.

– Ну как? Щойсь добре он тэбе гуторил? – выясняла Матрёна Петровна.

– Да так, ничего особенного, – пожимала плечами Люся.

– Ходять, та всэ без толку! – недовольно хмыкала свекровь. Она терпеть не могла пустого времяпрепровождения.

– Опять писатель заходил? Что он хотел? – подчёркнуто равнодушно спрашивали сыновья. Они уже были студентами, но всё равно ревновали мать к посторонним.

Люся снова пожимала плечами и шла в свою комнату. Она и вправду не понимала, что хочет Михаил. Ей всё время казалось, что ещё немного, ещё чуть-чуть, и он скажет нечто очень важное, касающееся только их двоих. Но это «чуть-чуть» никак не наступало. Люся начинала сомневаться: «Может быть, я неправильно себя веду? Может быть, что-то не так делаю?» Ответов на эти вопросы не находилось. Пиляцкий будто не замечал её растерянности и всё толковал о политике, о книгах и о новых путях развития России. Между тем прошёл год. Минуло лето, и опять наступила зима. Люсина любовь достигла наивысшего накала. Она уже не могла таиться в душе, так и рвалась наружу. Во время очередного вечернего чаепития Люся почти не слушала разговорившегося собеседника. Она вздыхала, беспокойно теребила накрахмаленную салфетку, иногда подходила к окну и следила за плавным полётом пушистых снежинок. Почему-то вспомнились слова старого романса:

Люся чуть слышно рассмеялась, Михаил этого не заметил. Он был увлечён: эмоционально размахивал руками и декламировал какие-то выдержки из выступлений зарубежных политиков. Иногда их взгляды встречались. В глазах Пиляцкого было столько огня, столько живости, что Люся замирала в ожидании: «Ещё чуть-чуть, и случится нечто знаменательное. Ну не может он просто так смотреть! Сейчас признается в любви. Сейчас что-то скажет».

Но Михаил ничего важного не говорил. Откуда-то издали доносились обрывки путаных фраз: «Карл Маркс высказал гениальную мысль: бытие определяет сознание, но последующие политики всё исказили…», «Почему мы часто слышим пугающие речи окружающих о бирже, акциях и фондовом рынке в целом? Да просто потому, что эти понятия связаны с риском изменения привычного образа жизни…», «После введения Больцманом статистической трактовки энтропии как меры беспорядка она проникла в самые различные отрасли науки…»

– Какой-то бред, – ужаснулась Люся. – Зачем всё это нужно? Зачем мне это нужно?

Стемнело, а Пиляцкий не останавливался. Люся устала.

– Уже поздно, пора отдыхать, – сказала она.

Михаил поднялся из-за стола, направился к выходу. Он по-прежнему активно жестикулировал и никак не мог закончить сложную мысль.

– До свидания, – прервала его Люся.