Бронислава Бродская - Мне хорошо, мне так и надо…

Нина объявила, что они поедут лечиться заграницу, в Германию или Израиль. Саше было всё равно. Он только вслух беспокоился, что это дорого, что, мол, не надо тратить на него деньги, что теперь уж всё равно, но он прекрасно знал, что ни жена, ни дочь его возражения не примут. Это он про деньги так просто говорил. Всё завертелось быстро, совсем скоро они с Ниной вылетели в Израиль. Там это называлось диким термином «медицинский туризм». Но в чём-то это было похоже на туризм. В аэропорту их встречал медицинский гид Андрей. Он везде с ними ходил, переводил, заселил в гостиницу, всё показал, со всеми договорился. Саша спрашивал, сколько будет стоить лечение. «Какая тебе разница?» – ответила ему Нина. Саша узнал, что за лечение заплатили Маша с зятем. Ему стало горько: латыш платит за его лечение, а сам он, всю жизнь прослуживший в органах на благо своей страны, заплатить ни за что не может. Почему, чтобы лечиться надо было уезжать в Израиль? Получалось, что отечественной медицине он не доверял, а евреи ему помогают. Как же так? Саша не был антисемитом. Он помнил, что ещё на Курсах в Минске один из преподавателей каждое занятие сводил к долгим рассуждениям о лживости и вероломстве евреев. Про «израильских агрессоров» он ещё мог понять, но то, что он слышал в классе, было прямыми антисемитскими выпадами, так говорили о людях, а не о «военщине». В классе стояла тишина, преподавателя никто конечно не прерывал, Саша даже чувствовал, что все эти речи, полные злобы, курсанты одобряли, и получалось, что он составлял исключение. Их бывшие соседки, толстая «курочка» Фира с её вечным вареньем, Алла-скрипачка, которая так по-доброму учила его маленького играть, поправляла скрипочку у него на шее, ставила пальцы, считала ему ритм… Он их не забыл, хорошие женщины. Были интересы государства, и правильно, что отъезжантов в 70-е годы гнобили. А что теперь? А теперь дети тех, кто в 70-е уехал, стали врачами и лечили его, старались, успокаивали, обещали, что всё будет хорошо. Конечно, они не знали, что он был для их родителей «кровавым гэбистом», а ведь был… Он тогда как раз служил в «пятёрке», стоял на страже интересов державы, на которые евреи плевали. Ну, действительно, эта нация перекати поле, ничего им недорого, это не их земля, им слишком легко уехать, взяли, снялись с места и служат другим. Он бы так не смог.

Нина из Тель-Авива быстро уехала… бизнес. Саша остался один в чужом городе. Он ходил сначала на химиотерапию, потом на облучение. Сил было мало, он очень быстро уставал. По вечерам в одиночестве слушал «Эхо Москвы», где выступала сплошь «пятая колонна». Не надо было так называть людей. Их немного, они не шагают в ногу, ну что ж… Что-то он помягчел. Они же ведут себя как предатели, всё им в стране немило. И всё-таки что-то в чуждых, злобных мнениях либералов было, что-то частично правильное, справедливое, которое от этого становилось ещё более опасным для народа, который сплотился вокруг лидера. Куда хотят завести страну эти люди? Понятно куда. Они хотят сделать её придатком Запада, слабым и зависимым. Вот что они хотят. Саша с досадой выключал «Эхо», ложился в постель и старался уснуть. Спать он почти не мог, тревога за себя, за семью, за страну его не покидала. Медленным шагом, часто присаживаясь на лавочку, он гулял у моря, наблюдал за людьми. Все весёлые, вежливые, но какие-то слишком разбитные, совершенно не озлобленные, не зажатые. Южане: галдят, машут руками, показывают куда-то пальцами, громко разговаривают. Саше было плохо, одиноко. Его окружали милые в сущности люди, но бесконечно чужие. Сплошные евреи! Куда он попал, о боже.

В Москве ему стало хуже, чем до лечения. Отказывало сердце, одышка стала настолько сильной, что он не мог и шагу сделать. Поместили в ведомственную больницу для ветеранов КГБ, стали возить в инвалидном кресле. Спал Саша урывками, сидя, дыхание со свистом вырывалось из его груди. Он уже решил, что умирает, но врачи ему объяснили, что это состояние вызвано облучением, прописали большие дозы стероидов, от которых он страшно поправился. После больницы, когда Саше стало чуть получше, Нина отвезла его на работу, вокруг… «о, Александр Иванович… Александр Иванович…», он вышел в зал, пожимал чьи-то руки, попытался руководить тренировкой. На него смотрели с опасливой жалостью. В этом пузатом пожилом старике, с одутловатым серым лицом, одышкой, с отросшей седой бородой они с трудом узнавали своего энергичного, подтянутого, всегда полного нетерпеливого энтузиазма Александра Ивановича. Он снова был Александром Ивановичем. Вроде так. Саша допускал, что большинство ребят предпочло бы, чтобы он на тренировках не появлялся. Показать он ничего не мог, делал замечания сбивчиво, спотыкался на каждом слове. Ему не хватало воздуха, на него было неприятно и страшно смотреть. Саша видел себя как бы со стороны. Тренировке он не помогал, скорее наоборот. Осенью их ждали ответственные соревнования, на которые он с ними поехать уже не сможет. Все желали ему всего самого хорошего, но Саша видел, что его уже вычеркнули из своих рядов. Он, наверное, тоже бы так поступил, но всё равно было обидно.

Теперь у него в жизни оставалась только семья, но он замечал, что жена ему не всё говорит, у них с дочерью какие-то секреты. Он сам был в этом виноват. Нечего было в маленького мальчика превращаться, но так уж вышло. По телевизору Саша смотрел только спортивные передачи. Новости на Первом он смотрел реже. «Эхо Москвы» с их «Особым мнением» он мог бы найти в интернете, но не искал, не хотел. Иногда Нина напоминала ему, что надо ехать к врачу, везла его туда сама на машине, а Саша сидел нахохлившись на пассажирском сидении и смотрел в окно. По улицам текла толпа, все спешили, он понимал, что уже никогда не сможет быстро ходить, красивые женщины все ещё обращали на себя его взгляд, но Саша знал, что тут наступил полный финиш: ни одной, никогда больше… Жена относилась к нему идеально, как хорошо, что она с ним, но это он от неё зависит, а не она – от него. Дочь живёт в Латвии, воспитывая внучек «не так». Ну, что он мог сделать? Ничего. Да и не надо сейчас уже ничего делать. Все. Пора успокоиться и доживать в мире с собой. Саша старается, но у него не так уж хорошо это получается. Да, какая разница. Главное, ещё пожить, не умирать как можно дольше. Может быть, его даже и вылечили, как обещали. Полковнику КГБ в отставке Александру Ивановичу Чугунову, бывшему мальчишке «чуги» очень хотелось в это верить.

Наташа сидела в машине на большой стоянке городской плазы. Рядом за рулём сидел её муж Эдик. Машину они выключили, шум двигателя стал уже невыносим. Слава богу, было не жарко, Наташа со своей стороны немного приоткрыла дверь, в которую дул свежий ветерок. Муж молчал, что-то проверяя в своём мобильном телефоне. Можно было бы спросить, что он делает, но было лень, да и неинтересно. Они уже прогулялись по магазинам. Просто так, чтобы убить время. Зашли в маленькое кафе, выпили кофе. Больше делать было нечего. Надо было ждать, так как домой им возвращаться было пока рано, там шёл показ. Дом несколько дней назад был выставлен на продажу и сейчас агент водил по нему каких-то чужих людей, которые садились на их диваны, открывали створки кухонных шкафов и холодильника. Наташе было всё равно, лишь ты дом быстрее продался, и тогда они наконец уедут жить во Флориду. Она перестанет работать.