Елена Ликанова - Я тебя никогда не покину

Я бросился сквозь заросли, напролом, не думая, куда я бегу, только бы вырваться из этого малинового плена. Но у меня ничего не выходило, будто бы кусты эти были заколдованные.

«Хи-хи! – услышал я вдруг тоненький смешок, – Хи-хи! Гляди, как старается, сердешный!» «Кто здесь?» – спросил я с опаской. «Подружки-лесовушки, Калинка да Малинка, а ты кто?» «А я мальчик, Тимоша, пришёл с папой в лес да заблудился». «Видала? Заблудился… Не заблудился, а мы с подруженькой тебя, милок, заморочили. Чтобы ты наших ягод не рвал, не безобразничал. А то много вас из города таких понаехало, простеньких, а мы вечно ходим обглоданные. Нам это ни к чему, мы девушки на выданье, нам нарядными быть охота. Гляди, каких ты нам уже успел прорех в платье понаделать, опять латать придётся. Нехорошо это, братец». «Простите, подружки-лесовушки, я же не знал… Помогите мне из ваших заколдованных зарослей выбраться, я больше не буду вас тревожить». «Ладно, испытаем тебя. Выдержишь испытание – отпустим тебя восвояси, а нет – пеняй на себя, останешься здесь на веки вечные нам прислуживать – одежду нашу чинить… Закрывай глаза ладонями, да чтоб честно, не подглядывать! Мы тебе варенье на пробу давать будем. Три раза. Угадаешь все три раза, из каких оно ягод сварено, гуляй себе на все четыре стороны». Что делать? Мне оставалось только плотно зажать глаза ладошками, разинуть рот и ждать.

«Ну, какое варенье?» – первую ложку мне дали. «Ну-у-у-у, это просто! Земляничное. Такое мне мама каждое лето варит и на зиму запасает. Чтоб было с чем чай пить.» «Ладно, – говорят, – угадал, сейчас потруднее что-нибудь отыщем. Вот это что? Говори». «М-м-м-м-м…» «Да ты не мычи, не мычи, выкладывай, из чего сварено?» «Это я от удовольствия. Моё любимое, черничное варенье». «Смотри-ка, и впрямь, черничное. Ишь, какой шустрый! Ну, а вот это уж точно не угадаешь. А? Как тебе это?» «Кисло! Значит, клюквенное». «Верно, твоя взяла, выходи на волю». Я ладошки от глаз отнял и вижу – нету и в помине никаких кустов, а стою я на полянке, посреди которой возвышается пенёк. Тут я папин наказ вспомнил про то, чтобы его не искать, а на пеньке сидя ждать. Забрался, ножки свесил, сижу. Сидел я так, сидел, и в сон меня клонить стало. Вдруг вижу – вокруг пенька – грибов целый хоровод – и как это я их сразу не заметил? «Ну, – думаю, – с ягодами не вышло, хоть грибов домой принесу – всё не с пустыми руками вернусь».

Только потянулся за ближайшим грибом, а они все как вдруг зашевелятся, закружатся… У меня в глазах потемнело, очнулся, – вижу, что-то не так – грибы какие-то огромные, – шляпки на уровне моих глаз. Потом на себя глянул и обомлел, – я уже не я, а гриб!!! И не грибы это выросли, а я стал маленьким, размером со среднего роста грибок! Испугался я тут не на шутку, аж позеленел весь от ужаса – что же теперь будет-то? Тут один самый большой и старый гриб говорит: «Это кто же такой среди нас затесался зелёный? Мы этот цвет, конечно, уважаем, но порядочному грибу таким быть не положено. Или, может, ты какая-нибудь новомодная разновидность, о которой мы ещё не слышали?»

«Нет, – отвечаю дрожащим голосом, – я не разновидность, я мальчик, Тимоша, пришёл с папой в лес и заблудился, а теперь вот ещё и грибом стал, совсем худо». «Да уж, чего хорошего, – гриб говорит, – только ведь это неспроста, само по себе в лесу ничего не случается. Видно, ты грибы обидеть хотел, вот сам грибом и стал. А папа, небось, тебя предупреждал, чтоб ты ничего в нашем лесу не трогал. Так ведь?» «Так, – со вздохом ответил я, – но что же мне теперь делать? Неужели, так и оставаться грибом всю жизнь?» «Ладно, не плачь, дадим тебе испытание, выдержишь – отправляйся к своему папе, а нет – будет у нас в лесу новая порода грибов – зелёненькие… Кхе-кхе,» – заусмехался старый. «Испытание тебе такое – закрой глаза, будем тебе давать понюхать по очереди три гриба – если угадаешь все три – иди на все четыре стороны…» Я глаза крепко-накрепко закрыл, жду.

«Ну, отвечай, что это за гриб?» Я носом повёл, принюхался, в ушах у меня березнячок зашумел. «Это, – говорю, – подберёзовик». «Смотри-ка, верно назвал,» – подивился гриб-старшина, – угадывай другой». Я опять нос навострил, трухой древесной на меня пахнуло. «Опёнок это», – говорю. «Опять верно», – зашептались грибы. «Тихо! Без паники!» – прикрикнул на них старшина. «Сейчас мы ему самый сложный гриб подберём, раз он такой умник. Ну-ка, что вот это?» И тут на меня и травой-муравой, и теплом солнечным, и домом пахнуло, я сразу всё понял и говорю: «Это лисичка-сестричка, мой любимый гриб, рыженький». «Что ж, твоя взяла, – говорит гриб-старшина, – отправляйся восвояси». Отнял я ладошки от лица, а ничего нету – ни полянки, ни пенька, ни грибов. А сам я никакой не гриб, а самый обыкновенный мальчик. И стою я на опушке леса под рябинкою, а на веточке сидит маленький пушистенький птенчик и дрожит, – холодно ему. «Дай-ка, – думаю, – спрячу его под курточку, авось согреется?» Только хотел взять птенчика, как налетела большая-пребольшая птица, схватила меня за шиворот и понесла в небо.

Дух у меня от высоты захватило, ничего толком не помню, только очутился я в дупле огромного дерева, в гнезде среди птенцов.

«Пи-пи-пи, – запищали радостно птенчики, – какую хорошенькую игрушечку нам мама принесла, вот здорово!» «Никакая я не игрушечка», – обиделся тут я, даже о страхе своём позабыл. «А кто же ты?» «Я мальчик, Тимоша, пошёл с папой в лес да заблудился, – повторил я в который раз свою историю, – помогите мне отсюда выбраться». «Ладно, – птица говорит, – она с той стороны дерева всё слышала, – дадим тебе испытание. Выдержишь – отпустим, а нет – останешься у нас, будешь моих птенцов развлекать – анекдоты им рассказывать». И откуда она знала, что я анекдоты рассказывать люблю? «Закрывай глаза, – говорит, – мы тебя пёрышками щекотать будем. Угадаешь три раза, от каких птиц пёрышки, – иди на все четыре стороны. Закрыл я глаза, в который раз за сегодняшний день, жду. Вдруг по лицу словно бумажным листом – шворк-шворк, а в ушах такой шум и гвалт поднялся, словно несколько радиоточек заработали одновременно. «Сорочье пёрышко», – догадался я. «Верно, сорочье». Тут гвалт сразу стих, а по моим щекам словно мурашки побежали, – туда-сюда, туда-сюда. «А это что?» – птица спрашивает. «Куропатка пёстренькая», – отвечаю, ничуть не задумавшись. «Опять правильно, – птица удивляется, – ну, а теперь, чьё это пёрышко?» И тут по моему лицу ласковая волна пробежала, и снова – мягкая, пушистая, нежная волна. Я сразу маму вспомнил и загрустил. «Ну, что же ты молчишь? – птица встрепенулась, – Или не знаешь? Видно, что не знаешь…» «Знаю, знаю! – кричу я изо всех сил, – лебяжье пёрышко, лебяжье!»

«Тимоша, очнись, Тимоша!» – слышу мамин голос. Открываю глаза, вижу – лежу я на кровати в своей спальне, надо мной мама склонилась и плачет, и говорит, будто пролежал я в беспамятстве три дня и три ночи, а перед тем ходили мы с папой в лес, он меня потерял, полдня искал, весь лес обегал, а потом нашёл в дупле старого дерева без сознания. Я маме с папой всё, что со мной было, рассказал, они только переглянулись грустно, и мама меня по голове погладила нежно. Не поверили. А ведь это всё было…»