Вадим Пряхин - Собрание сочинений. Том VIII

Ольга Юрьевна (подходит к сопернику и наносит удар в голову). И три!!!

Вторник. Сдаюсь, пощадите1

Ольга Юрьевна ( смотрит на наручные часы ). Задача максимум-минимум выполнена! Прошу занести в протокол…

Подмосковье. Дача. Автор-биограф импровизирует вслух, лежа на диване.

Биограф Ольги Юрьевны. Помнится, когда в школе Олечка ( то бишь теперешняя Ольга Юрьевна ) писала впервые в жизни диктант, то допустила в нем только две грамматические ошибки. И причем обе – в слове «судья». Она написала это слово, встретившееся и в начале, и в конце диктанта, не иначе как «судия».

Пауза.

На следующий день завуч школы ( он же преподаватель русского языка и литературы ) вызвал отличницу Олечку на ковер и сказал, что у него рука долго не поднималась, чтобы поставить ей вместо привычной для всех пятерки аж четверку с минусом! ( Но все же поднялась…)

Пауза.

Уязвленная школьница подошла к двери ( уже и в то школьное времечко она закрывала собою вширь весь дверной проем ), повернула в замке ключик два раза и положила в свое глубокое декольте. Затем она повернулась к пожилому завучу задом, на какое-то мгновение приподняла юбку и, дождавшись, пока он скукожится от мощи ее тучных ослепительно белых полушарий, процедила сквозь зубы: «Я понимаю это слово совсем не так, как все остальные. По-моему, следует читать – „СУД“ и „Я“ – это ( как я считаю ) одно и то же. В связи с тем что у тебя, старого козла, были сомнения, какую оценку мне ставить, я судить тебя сейчас строго не буду. Но остаток своей жизни ( а она только еще начинается по-настоящему! ) я буду писать это слово только так, как мне нравится и как я считаю нужным, т. е. так, как написано в твоем вонючем диктанте. Я так хочу. И с этого момента я начинаю вершить свой суд…»

Пауза.

После этих слов она открыла дверь и дала дяденьке легкий пинок под его тощенький задик. И при этом с таким расчетом, чтобы он вкатился прямо в учительскую, навстречу изумленному педсовету школы.

Пауза.

Автор. А теперь очередная порция стихов:

Снова небольшая уютная комнатка, обставленная простенькой мебелью. У окна стоит ярко-оранжевое кресло-кровать в разобранном виде. На нем лежит Ольга Юрьевна и рассуждает вслух.

Ольга Юрьевна. На повестке дня мой каприз. Я принимаю решение – выбрать супруга, но обязательно из числа своих подчиненных. Однако, (не надо запятой) кого бы я не избрала, (не надо запятой) в конечном счете в мужья, он должен будет помнить мое незыблемое условие – кредо: «Хозяйкой в доме буду я!»

Пауза.

Для меня не важно, какую он будет иметь комплекцию, рост, ум… Все равно, (не надо запятой) в любом случае, (не надо запятой) я буду руководить будущей семьей до последнего мига моей жизни. И всегда ( на веки вечные ) мой избранник и будущие дети должны главу семейства, то бишь меня, боготворить и ловить каждое слово, каждый мой жест и намек на что бы то ни было. Это незыблемо и не должно обсуждаться. В противном случае любой член семейства обязательно будет изгнан из дома, причем с позором, как самый великий грешник.

Пауза.

Тут уж ничего не попишешь. Такая я родилась, такой и помру. И я буду внедрять эту идею во все умы Человечества ежечасно, ежеминутно и ежесекундно! Я имею на это право, причем полное законное…

Пауза.

А теперь стихи на злобу дня:

Занавес.

КОНЕЦ ПЕРВОГО ДЕЙСТВИЯ

Подмосковье. Дача. Биограф Ольги Юрьевны лежит на диване и, прямо лежа, набирает текст на мини-компьютере.

Автор-биограф. Одевалась Ольга Юрьевна всегда со вкусом, причем предпочитала почему-то темные и строгие одежды с красной или голубой окантовкой. При этом лицо ее, вне зависимости от настроения, мало чего выражало. Разве что подобие кислой гримасы, как отмечали впоследствии наиболее наблюдательные и опытные эксперты и биографы.

Пауза.

Автор-биограф (поворачивается на бок). Что-то спину отлежал. Наверное, глисты завелись… в моем нежном организме – не дают на спине лежать…

Пауза.

Ходила Ольга Юрьевна, как правило, почти круглый год в мини-одеждах: и плащи, и юбки, и платья были обязательно выше колен. Так, что когда она шла по вестибюлю метро, к примеру, в пальто, и его полы на третьем шаге чудесным образом распахивались, всем мужчинам-счастливчикам представлялось такое изумительно-приятное зрелище, что у них сначала дух захватывало, а затем они под разными предлогами искали с ней знакомства… Когда же она, восседая сразу на двух местах вагона электрички, с легкостью необыкновенной закидывала ногу на ногу, то и юнцы, и зрелые, вполне сформировавшиеся мужи, сидящие напротив, с замиранием сердца обозревали открывшееся перед ними блистательно-прекрасное видение, причем шикали на снующих перед ними пассажиров. Ибо они, хотя бы на полсекунды, но прерывали чудесное зрелище и мешали им радоваться жизни, пока прекрасная незнакомка демонстрирует им свои прелести.

Пауза.

Автор-биограф (переворачивается вместе с компьютером на другой бок). Что-то левый бок затек. Наверное, съел что-то несвежее? Вон, (не надо запятой) как сердишко-то стучит. Тук-тук, тук-тук…

Пауза.

А один милиционер, который наблюдал за красотой Ольги Юрьевны в бинокль из дальнего угла вагона, даже сказал во всеуслышание: «Вот это сила!!!» – и бинокль упал на пол, но не разбился.

Пауза.

Как мы уже отмечали в начале повествования, Ольга Юрьевна имела сравнительно небольшое по сравнению со всем остальным, ангельской красоты и свежести личико, но зато на широких борцовских плечах. И это редкостное сочетание никак не меньше шокировало публику, чем ее мощные бедра. При этом чудовищно приятной полноты руки нашей прелестницы летом были, как правило, обнажены почти до плеч, а по локоть – в обязательном порядке – обтянуты белыми лайковыми перчатками. Поэтому одна часть мужчин имела возможность любоваться маленькими пухленькими пальчиками, а другая – верхней частью рук Ольги Юрьевны, которые по мощи ничуть не уступали Бельмондо или Сталлоне. С той лишь разницей, что они самым надежным образом заплыли ослепительно белым первоклассным слоем жира, через который совершенно невозможно было бы рассмотреть следов какой-либо жилки или сосудика, даже и под сильным увеличительным стеклом.