Александр Кондрашов - Говорит Москва

– Ну и чёрт с ней, – твёрдо отвечал Костя, – с темой!

Вы – не Радзинский, не Ираклий, вы – хуже, вы – сатир, вы…

– Не надо лести, – прервал комплименты педиатр, – в общем, развёл всех этот гений Лупанов-Гольдентрупп на искренность воспоминаний и размышлений, все расслабились, и никто никого уже почти не стеснялся, как на нудистском пляже. Всё нараспашку – чего стыдиться, и так все знают, что друг на друге пробы ставить негде.

Вот ведь прошли путь какой, из грязи да в пэры практически, а все из простых, из народа, самых рабоче-крестьянских низов, партийных и торговых работников – а как простому смертному в гору подняться, если он ни на что, кроме как на подлость, не способен? В партии куда труднее было пробиваться, там нужно было «на земле вырасти», производством поруководить, план перевыполнить, рационализаторов воспитать, авторитет заработать… А эти – все проститутки, особенно мужики. Нет, не все, конечно, мой-то сибиряк Алексей Иванович физик, доктор технических наук. Его партия на комсомол бросила, так как невооружённым глазом в конце 70-х было видно, что идейных среди них мало осталось, сплошные карьеристы и приспособленцы.

А он был идейным, на чём мы с ним и сошлись в своё время. Заставили его, сломали фактически, а окружение доломало, вот он и скурвился отчасти, всё видел ведь, понимал, куда страна катится, но… Жена, дети, дача, машина, что же, против течения плыть, погибать, как порядочные? Нет, надо выруливать в струю, чёрт бы её подрал, семью спасать, чтобы не только не потонуть, а на поверхности, на гребне оказаться и не сильно об окружающее дерьмо испачкаться, потому он вовремя в ФСБ и свинтил, а потом в бизнес… И вот теперь все они – в Лондоне. Временно, конечно: чужбина, тоска по родине, но надо же детям-внукам образование дать и родителей на тот свет достойно отправить… Могли ли они себе представить, когда вступали в комсомол, что окажутся здесь, в рыцарском зале, в такой непомерной роскоши? Что у половины не «москвичи» служебные, а самолёты персональные будут?..

– Прекратите, Борис Аркадьевич, среди бывших комсомольцев я знаю как минимум пять человек замечательных, благородных людей и вовсе не нуворишей. Кроме того знаю и одного нувориша, честного, благородного человека…

– Я знаю ещё одного и даже двух, – убрал Костю педиатр, – но запомнились почему-то эти…

Гольдентрупп очень к месту торжественно зачитал справочку, скромненькую такую: «Журнал “Форбс” подсчитал по нашей просьбе суммарный капитал собравшихся здесь товарищей… Он, господа, в несколько раз превышает бюджет министерств культуры, образования и здравоохранения России и ещё нескольких министерств вместе взятых. И потому прошу вас: “Три раза вертикально, один раз – горизонтально, ура, ура, ура, ур-р-ра!” Все дисциплинированно и мощно проуракали. А пионер продолжал жечь: «Социализм мы строили?» – Все кричат: «Да, строили!» Он: «И построили! Капитализм строили?» – «Строили!» – «И построили! Скажут феодализм построить, мы и феодализм построим! А рабовладельческий строй потянем?» Народ хохочет: «Маленько подучиться надо…»

Плясали летку-енку, твист, шейк – подпрыгивали, ногами размахивали, старые пердуны… Рок-н-ролл фигачили, вспоминали, как в своё время со стилягами, тунеядцами боролись, помоложе – как хиппарей в подъездах отлавливали, фарцовщиков у гостиниц грабили… Писатель этот в коротких штанишках матерные разоблачительные частушки исполнял на заказ задорным тенором. И все тостующие наряду с несомненными достижениями, о которых они с гордостью докладывали, обязательно рассказывали какую-нибудь похабень из жизни комсомольского актива.

– Какой же вы, оказывается, злой, Борис Аркадьевич, – нехорошо улыбался Костя.

– Да, и память у меня очень хорошая, – продолжал «концерт» старый педиатр. – Видео на экран вывели – кажется, Парфёнов для них расстарался или Дибров… Но не важно – фильм про молодость их и свершения… Официальные кадры из запасов Госфильмофонда вперемежку с любительскими из частных архивов: съезды, ударные стройки, шашлычки на даче второго секретаря, горящие глаза на линейке, щёки бурильщиков, вымазанные нефтью, голые заплывы в Пицунде, золотая пшеница в чёрных ладонях комбайнёра, танцы на столах в Пахре…

Очень живо всё это обсуждалось.

– Смотрите, как Жора на Тяжельникова смотрит!

Учитесь, как надо смотреть в рот начальству…

– Вон – я, а это кто за Пастуховым?..

– Эдик, тебе не стыдно – со знаменем, а еле на ногах держишься, скотина…

– А это мы на Байконуре, и той же самой компанией в Коктебеле, но уже не с Георгием Гречко, а с Крисом Кельми…

– Эльбрус, лиц не узнать, зачем мы так напились на Приюте Одиннадцати?..

– Я! Вон – в шахте, чёрный, как чёрт, насмерть перепуганный, километр под землёй, чуть концы не отдал от клаустрофобии, тогда поклялся больше никогда Донбасс не инспектировать…

– А это мы с Оганесовым в Афганистане практически под пулями цены на дублёнки сбиваем…

– 80-й год, похороны Высоцкого, вон Кушнир, я и Воронин сдерживаем слёзы в олимпийском оцеплении…

– Опаньки, Ходор, смотрите-ка, как живой, с топором, блин, плотничает, а вот уже и без топора МЕНА-ТЕП варганит.

– С кубинскими товарищами на фестивале в Пхеньяне, они нам талдычат про то, что предатели ведут СССР к распаду, а мы не поддаёмся на провокации…

Первые центры научно-технического творчества молодёжи, комсомольские кооперативы, банки, биржи, конкурсы красоты, массовое движение в валютную проституцию, совместные предприятия с империалистами, смычка интеллигенции с бандитизмом, организация неорганизованной преступности…

– Ах, какой Эльвира Николаевна на последнем съезде была, кстати, где она сейчас?

– В Штатах.

– А Володька её?

– Помер.

– А Рустам?

– Убили.

– А Гришка?

– Повесился.

– А второй Володька?

– Тоже. Всех, всех мужей похоронила…

Когда показывали кадры, как Дзержинского свергали с одноимённой площади, многие старые комсомолки всхлипывали. Низвергался главный фаллический символ великой эпохи… Первая защита Белого дома, вторая, наши – и там, и там… Наконец на первый план выходить стали лучшие, талантливейшие: Лис с Чубайсом, Ходор уже рядом с Ельциным, киндер-сюрприз во главе правительства, кто бы мог подумать, да вот поди ж ты… В финале, максимально усиленный динамиками, угрожал залу трагический тенор Градского: «Ничто на земле не проходит бесследно, и память ушедшая всё же бессмертна…» Закончился фильм цитатой из Горбачёва: «Главное, товарищи, чему мы научились, это – говорить!..»

Дали свет в зале. Никаких аплодисментов. Платки и слёзы.

Так-то, Костенька, вот какой контрапункт с оксюмороном учинили в разгар веселья Парфенов с Дибровым, молотки – тоже из наших, как и большинство телемагнатов, впрочем… Выпили, не чокаясь, в память о безвременно ушедших. От пуль бандитских, водки, ВИЧ-инфекции, межнациональных конфликтов, голода, тоски по родине, сокрытия общака…