Леонид Левинзон - Количество ступенек не имеет значения

Утро наступило в один миг, и утром дали лёгкий завтрак и повезли на запланированную экскурсию в кажущийся пустым старинный город. В этом городе, как сказала, заметив его чёрную шевелюру, экскурсовод, раньше жили евреи.

А ужин был очень весёлый. Мужчины и женщины из автобуса сидели за столами, пили обещанное усиление – водку и рассказывали друг другу анекдоты, тонувшие во взрывах хохота. Между делом, в процессе общения, они непринуждённо разбивались на пары, чтобы ночью не было уж очень скучно после тяжёлых трудовых будней.

Алексей, оторвавшись, вышел покурить в холл и принялся рассматривать картину, на которую ещё вчера обратил внимание.

– Нравится? – кто-то его спросил.

Он обернулся: позади стоял поляк и пошатывался.

– Нравится, – ответил с вызовом.

– Что?

– Бык.

– Мою любимую картину, пся крев! – запальчиво сказал поляк. И вдруг рассмеялся: – Анджей, меня зовут Анджей, а тебя?

– Алексей.

– С автобуса?

– Да

– Ладно, хорошо, ну что, пошли?

– То есть как пошли? Куда? – Алексей не понял.

– Как куда? Ко мне домой. Да это тут рядом. Не бойся…

И неожиданно для себя Алексей кивнул головой:

– Пошли.

Всё, что было дальше, он запомнил очень плохо. Единственное – что, разгулявшись, дал бесплатный концерт, спев все песни, которые знал. А когда кончилась водка, вызвался её искать, нашёл и главное – сумел вернуться обратно. Тут его взяли за руку и увели. Очнулся Алексей в комнате, где мирно тикали часы, а в правом верхнем углу висел портрет Папы в золоченой рамке. Женщина расстегнула кофту и потянула его на себя, в живое, подвижное тепло.

Вообще в этой стране, несмотря на обилие джинсов, было не совсем благополучно. Потому что женщине пришлось встать в пять часов утра, чтобы занять очередь за молоком для ребёнка. Алексей тоже встал, поглядывая на укоризненный портрет Папы, оделся и пошёл вместе с ней к продрогшей короткой цепочке женщин у закрытого магазина. Когда вернулись, дверь открыла девушка во всём цветастом, как бы цыганском, тоненькая, гибкая, с серьёзными, внимательными глазами. Женщина, увидев взгляд, покорно вздохнула и представила:

– Моя сестра Данута. Она только что вернулась из Австралии.

Девушка молча стояла в дверях, потом, видно, что-то решив для себя, отошла в сторону:

– Прошу пана… Заходите…

Они накормили его завтраком, а потом ушли на работу. Алексей, опоздав на свой деловой автобус, отправился отсыпаться в гостиницу, а затем бесцельно слонялся по маленькому, в кружении зимы, городку, где люди жили так же, как и в его родном городе, но всё-таки чуть иначе. Он пытался поймать эти ускользающие черты. Смотрел, как одеты люди, какие фильмы показывает местный кинотеатр, как продают цветы, заворачивая их в блестящую фольгу и украшая букет разноцветными ленточками. Как надменно смотрятся в зеркала, улыбаясь только себе, женщины с новыми причёсками, видные сквозь витрины парикмахерских… Пока не наступил вечер, и он опять не пришёл к той двери и не позвонил. И ему опять открыли.

Два-три незначащих слова, торопливый ужин, и вот втроём они сидят рядом на диване. По телевизору какой-то политический фильм про их новых руководителей. Потом ещё фильм, где голые актёры обнимали друг друга. Старшая сестра пошла спать в свою комнату. А младшая вдруг резко поднялась, напряжённая, как струна.

– Мы сейчас пойдём в костёл, – сказала раздельно, тщательно выговаривая слова.

– В костёл?

– Да.

– Хорошо, в костёл так в костёл… – турист ничего не понимал.

Сумрачный, поднявший крылья костёл был открыт и ночью. Девушка встала на колени перед девой Марией. Шептала что-то вполголоса, шептала… Он смотрел на неё издали, и её горячий шёпот постепенно начал упруго заполнять весь величественный, пустой, принадлежащий только ей зал и подниматься вверх, изнемогая от веры. Алексей выскочил во внутренний двор и в полосах света, гонимого ветром, стоял один на один с переменчивыми ликами святых, отворачивающихся от него.

Она вышла успокоенная, притихшая, но позже, дома, в сладкой постели, неистово отдавалась, и стоны её напомнили ему, этому всё помнящему быдлу, шёпот костёла.

А утром было пиво. Пиво было теперь всегда, когда она уходила на работу. Он приходил в местный бар, платил, и продавщица с постоянной сигаретой в крашенных красным губах, улыбаясь, протягивала кружку, зная, что это только начало. Польский он не знал, но, удивительное дело, по мере опьянения, заполнения себя холодным, тяжело-соломенным пивом он начинал всё более и более понимать соседние разговоры и даже вступал в них, говорил… Его хлопали по плечу, и вот он уже внутри, и день проходит, темнея, и скоро вернётся его девушка, и сладостный ток ожидания пробирает тело.

На базар он так и не поехал. И в Освенцим тоже. На базар – потому что не было денег. А в Освенцим – потому что не хотел портить себе настроение. Да и какой Освенцим, когда член стоит и оказалось, что есть куда его пристроить. А в голове при этом нежнейшая, сладостная муть. Вообще коллеги по автобусу, озабоченные куплей-продажей, больше его не видели.

В последний перед отъездом вечер Данута пригласила его в ресторан. Он пошёл, но пошёл с ужасом, боясь, что не хватит расплатиться. Вместе с ними были друзья Дануты – светленькая, с подвижным смешливым лицом её подруга и жених при ней, молчаливый парень с шахты. Лёгкое вино, закуска, светлый просторный зал. Вдруг из-за соседнего столика кто-то встал с шумом, опрокинув стул.

– Эй ты, рыло свиное, коммунист! Мало натерпелись из-за вас! Ну куда ни придёшь – всюду они! Загадили всё, на базар иди, вон отсюда!

Алексей напрягся, но почувствовал на плече лёгкую, успокаивающую ладонь Дануты. Его девушка быстро шагнула навстречу буяну и, остановившись перед ним, начала быстро, вполголоса говорить, а тот, растеряв пыл, угрюмо молчал.

Денег с Алексея не взяли. Когда он полез в карман, Данута покачала головой:

– Ты наш гость. Не надо.

– Но я же не могу совсем не платить, – возразил Алексей, – хоть что-нибудь возьми…

– Ну хорошо, – вздохнула, – вот приедешь домой, – задумалась на секунду, – и пришли халвы.

Утром он собрался уходить, но она не пошла провожать. Сидела, нахохлившись, в постели. А когда Алексей, не решаясь выйти, начал топтаться в дверях, тихо сказала:

– Я буду скучать. Как выйдешь, хлопни дверь посильней…

Ну что, обратный путь был быстрее. Нагруженные ленивые коробейники набирались сил перед таможней. И он, не пришей рукав, болтался между ними. Выйдя около универсама, поехал на троллейбусике домой. И в первую же неделю отправил в Польшу посылку, набитую вкусной подсолнечной, аккуратно завёрнутой в бумагу с цветочками халвой.

Да, Господи, конечно. Всё правильно. Закончим всё халвой.