Татьяна Попович - Заметки на полях происходящего

Он грязен, и его вытянутая лапка не вызывает ничего, кроме омерзения. Он практически всегда натягивает на лицо капюшон, и это наводит на мысль, что, наверное, у него отвратительные проплешины на голове. Глаза его удивительно прозрачно-голубые, будто их не коснулся образ жизни. Нос тонкий, с этакой арабской горбинкой и незаживающей длинной и глубокой царапиной, которая начала рубцеваться и превращаться в шрам. Его лицо трудно рассмотреть под грязноватым капюшоном некогда дорогой спортивной куртки, но ему, наверное, не больше пятидесяти. Говорят, бомжи не живут долго. Ну и, конечно, портрет был бы не полон без специфического аромата застарелой мочи, немытого тела, фекалий и помойки.

Когда я зашла в магазин, продавщица с извиняющимся видом протирала стойку хлоркой, «ну вот, заходил», кивнув в сторону застывшего, как кататоник, под дождем бомжа. «Почему вы его пускаете?» – возмутилась я. У меня в этот магазинчик часто заходит сын за мороженым и то, что ему могут дать на сдачу мелочь из кармана бомжа, мне не нравилось.

Продавщица недоуменно остановила свои ритмичные движения тряпкой по столу. «Он же поесть хотел».

И действительно, почему-то я никогда не задумывалась о том, что бомжи тоже иногда хотят что-то съесть, и необязательно это что-то должно быть из помойки.

Решение созрело сразу. Я прикупила пару кусков какой-то буженины, нарезанную булку хлеба и пакет сока. Все это, положив в пакет, при выходе сунула ему в руки, стараясь не смотреть в глаза и вообще держаться подальше. Он что-то там проскрипел типа «Бог отблагодарит» или что-то в подобном духе. Больше я его не видела. Вот теперь думаю: то ли я его отравила, то ли он, побираясь на водку, решил больше не стоять там, где стали подавать продуктами.

Покупаю небольшую коробку конфет с подругой в киоске. Коробка долго лежала на витрине. Я придирчиво верчу ее в руках и немного сварливо высказываю продавцу:

– Наверное, они от солнца растаяли!

Из киоска высовывается длинный нос кавказца. Он сопит, вздыхает, и, глядя на перманентно хмурое небо Калининграда, позабывшее, что такое солнце, наверное, еще в прошлом столетии, грустно произносит:

– Дээвушка… гдэ вы тут солнцэ видели, э?

Несокрушимый аргумент…

Приятель залетает в кафе, с ходу: «Прости, опоздал. Но я же предупреждал, что буду ехать с маникюра». А я даже как-то и не удивляюсь. Обсудили его маникюр. Мой черный лак. Нашу любимую линию мужского парфюма. Вот так. О времена!…

Моя приятельница, любительница БДСМ, заказывает моему другу, дизайнеру по коже, наручники для различных игрищ. Разговор происходит у меня дома.

Великолепная N (воодушевленно, размахивая руками): «Они должны быть именными!».

Друг А (покорно рисует в блокноте): «Угу…».

Великолепная N (глаза разгораются, челка падает на глаза, она поправляет ее быстрыми и нервными движениями): «Они должны выдерживать вес не менее 150 кг!».

Друг А (искоса поглядывает на меня, типа, ну ты заплатишь за все, продолжает рисовать): «Ага…».

Великолепная N, наверное, находясь уже где-то в своем мире наручников, плеток и стонущих в экстазе мужчин: «И еще мне нужен флоггер, но серьезный, чтобы до крови. Чтобы так… ах..!».

Друг А, подняв глаза к потолку, тоже отстраненно и философски начинает уже подыгрывать: «А может, тебе проще биту в „Спортмастере“ купить?».

Великолепная N вздрагивает от резкого возвращения в мир реальности, и я вижу, что идея легла на благодатную почву: «А биту можно обтянуть кожей?».

Друг А испуганно ищет у меня поддержки.

…Мужчины, осторожней! Не злите женщин. Особенно тех, у кого есть плетки, флоггеры и наручники… Потому что там же может оказаться и бейсбольная бита.

Удачи вам, дорогие мои.

У каждого есть свое дерево. Мне вспомнилась стая танцующих берез в загадочном месте Боровое. На старой фотографии около их изгибистых стволов стоит моя бабушка, с такой же сложной и изгибистой судьбой, на обороте подпись ее старческой рукой: «Мои березки». Да, это были ее березки. Очень далеко отсюда.

Но речь сейчас о другом дереве. Проживая в районе Тенистой аллеи (ах, какое все-таки название!), я почему-то останавливаюсь около него.

Большое, высокое дерево. Кажется, дуб. Он стоит на окраине небольшой поляны. Сильный. Много чего помнит. Позади особняки сильных и успешных людей. А тут он. Такой какой-то… самодостаточный. Прогуливаясь там, я с нежностью подхожу к нему. С нежностью и уважением. Наверняка он помнит тевтонцев, как бряцали стремена и сопели кони, которых подгоняли всадники, торопясь поспеть домой до заката. Может, помнит и что-то из многочисленных сражений, которые шли тут, на окраине Кенигсберга; и влюбленных, которые наверняка назначали свидания на этой поляне после дневной службы (рядом кирха): «Анна, давайте увидимся после службы у нашего дерева. Карл».

В теле дуба дыра – рваная рана, идущая от основания на 2—3 метра вверх. Может быть, это сделал снаряд, может быть, еще что-то. Что бы это ни было, это останется его ночным воспоминанием. Он выдержал, выправился и махнул на много метров вверх. Как люди, которые после жизненных испытаний идут вверх, развиваются и становятся чище.

Он живет. И пусть так будет. Я надеюсь, этот участок никого не заинтересует, чтобы построить там дом. Пусть это место будет местом этого дерева.

Сын уехал праздновать 16-летие в компании друзей с ночевкой. А значит, у меня есть время подумать. Я сижу с бокалом брюта, смотрю на темное небо и думаю. Думаю о том, что 24-летнего веселого и эрудированного парня больше нет. И вспоминаю о том, сколько его было в сети. Очень много. Много в чате, много в реале, когда мы собирались с форумчанами, много на форуме. Паша был всеобщий любимец. Почему так произошло? И вспомнился эпизод. Когда Пашка, тогда еще 21-летний парень, приехал в компанию незнакомых людей праздновать Новый год. Вернее, в компанию 37-летней женщины, моей подруги, с которой он был не знаком в реале. Значит, не было близких, настолько близких. Близких, которым можно позвонить, к которым можно уехать, когда «край», когда дальше только заряженное ружье. Интернет создал иллюзию – великую иллюзию общения, близости, дружбы. Как написал Marek Zunters: «В сети я выучил чужих детей по именам». Страшная иллюзия. Мы сидим каждый в своем мире, а нам кажется, что мы вместе. Помню, меня ужаснула реклама «Билайна», где люди типа на вечеринке, а на самом деле – в пижамах около компьютеров и планшетов. Мы вроде друзья, вместе пьем онлайн, живем практически вместе. Но. Но. Но. Я не призываю ни к чему. Просто Пашка, который каждую ночь был в чате, каждый день на форуме, не нашел в реальности человека, которому можно было бы написать (или захотелось бы написать, или рискнул бы позвонить без риска отказа) следующие слова: «Мне нужна помощь. Мне хреново. Приезжай, или я приеду?». Я несильна в суицидологии, но знаю, что сознание там сужается в поле выбора вариантов действия. Я вытаскиваю из сети людей, которые мне дороги. В реальность, где есть вкус, цвет и запах. К чему я? Ни к чему. Сумбурный поток мыслей. Потому что Пашке больше не помочь. И я не могу поехать к его матери, которая меня не знает, потому что, как бы плотно мы ни общались в сети, я просто ник, абстрактный ник «Мартишия_Адамс». И впервые я его увидела в реале только через год онлайн-общения. В прошлую пятницу, когда мы пересеклись на игре «Мафия», он подошел и сказал: «Мартишия, поедешь в Киев?», а сегодня в контакте была его запись: «Жаль, что Киев сорвался. Меня нет, всем спасибо, что я вас знал». И куча комментариев: «Пашка… зря ты…». А сколько из отписавшихся придут на панихиду? Не знаю. Я и в себе не уверена, что приду, ибо у меня реальные дела и заботы. Вроде отписалась, как и все. В наше время этого достаточно. Написать в сети. Поставить творожок в качестве протеста против проблем с Литвой на аватарку, послать онлайн-подарок. Интернет – «наше все», и глупо и нелепо говорить что-то против. Но я не могу с близкой подругой пересечься с сентября, чтобы поздравить друг друга с днем рождения. «Только хардкор», только фейсбук. И вроде все в порядке. Мы же отписались друг у друга на стене. «Дорогая, с днем рождения». Простите. Наверное, это все-таки брют.

Читать дальше